Муза художника - Паула Вин Смит

Посол медленно и тихо открывает парадную дверь, как будто его приход может остаться незамеченным для собравшихся внутри людей. В доме не так шумно, как он ожидал. Гости с самыми маленькими детьми, должно быть, рано ушли укладывать своих чад в постель. Прежде чем он может рассказать о случившемся Софии — которая, безусловно, не преминет напомнить о том, что она никогда не доверяла Михаю, — ему приходится беззаботно обмениваться любезностями с двумя семьями, которые приближаются к двери, собираясь покинуть вечеринку, как раз в тот момент, когда он входит. Йон приветствует их, просит прощения за то, что не смог прийти раньше, выражает восхищение игрушками и конфетами, которые сжимают в руках дети. Он помогает отыскать их пальто и шляпы, желает спокойной ночи, добрым и решительным тоном, призванным создать впечатление абсолютного благополучия.

Проводив гостей, они с Софией стоят на крыльце в ледяном мраке. Улица перед ними и небо над их головами в равной степени темны и тихи.

— Мне позвонили из Копенгагена, — тихо и осторожно произносит он, и жена резко поворачивается к нему. — Были жалобы. Меня обвиняют в связях с диссидентами и врагами государства. Румыны угрожали высылкой, но Копенгаген решил упредить этот шаг немедленным отзывом нас в Данию. Меня заверили, что руководство убеждено в правомерности тех действий, которые я совершал, выполняя свои обязанности, и мы не должны опасаться, что моя карьера пострадает в результате этого явно политического шага со стороны румын.

— Мы едем домой? Когда?

София протягивает к нему свои тонкие холодные руки. В ее голосе звучит нетерпение и облегчение. Он понимает, что жена давно мечтала сбежать из этого города, но, следуя своим принципам, позволяла себе разве только самое завуалированное выражение своего желания.

Йон привлекает Софию к себе, наслаждаясь энтузиазмом, прозвучавшим в ее голосе по поводу их скорого освобождения от Бухареста. Обнимая жену, он также ищет избавления от поселившейся в нем тревоги из-за непонимания, действительно ли он сделал что-то не так. Но главным образом Йон чувствует, что этим вечером они с женой стали ближе друг другу, чем были долгое время.

— Будем строить планы утром, — говорит он, легким жестом руки напоминая ей о том, что оставшиеся гости по-прежнему ждут их. — Завтра.

Холод зимней улицы гонит их обратно, в тепло и свет. Они возвращаются в дом, где прожили около двух лет. Его прочные стены и окна уже начинают таять в сознании Йона, становясь прошлым.

В гостиной тихо и неестественно ярко, повсюду бокалы с глинтвейном, скомканные подарочные упаковки, обрывки лент и ореховая скорлупа.

Йон слышит, как София читает вслух. Должно быть, они с Фрейей расположились на диванчике у окна за елкой, которая сверкает в темноте из своей маленькой ниши.

— «…и они пообещали ей, что если она согласится провести ночь с каждым из них по очереди, то спустя четыре ночи получит в награду это великолепное ожерелье из золота и янтаря, наделенное волшебной силой. К тому времени, как вы знаете, у нее уже был плащ из соколиных перьев, с помощью которого она могла по желанию превращаться в птицу и…»

Из неосвещенного коридора, который ведет от парадной лестницы к кухне, до него доносится шорох. Йон устремляется на этот звук, предполагая, что кто-то забрался в дом, и приготовившись обороняться. Гости уже разошлись, слуг давно отпустили.

Но, увидев на ступеньках сгорбленную фигуру Маргарет, он останавливается. Держа туфлю в руке, она уверенным движением большого пальца растирает ступню. Платье ее задрано выше колен и складками ниспадает по округлым бедрам.

В следующее мгновение Йон уже сидит на корточках перед ней, для равновесия положив руку на ступеньку выше той, на которой расположилась она. Оставаясь верным своей привычке избегать даже самого случайного прикосновения к Маргарет, он тем не менее придвигается поближе, чтобы заговорить с ней.

— Меня отсылают, — поспешно произносит Йон и слышит в своем голосе боль, которую раньше никогда не показывал Маргарет, хотя всегда испытывал ее, находясь рядом с ней. — Мы уезжаем. Возможно, уже через несколько дней. Так что вы должны понять, это очень тяжело…

Как же ему хочется сжать сгорбленные плечи этой женщины, заключить ее в объятия, и как же он этого боится!

— Мы с Софией будем очень скучать по нашим здешним друзьям, — формальной фразой заключает он свои слова.

Несколько обескураженный молчанием Маргарет, отсутствием хоть какой-то реакции с ее стороны, он делает глубокий вдох и прилагает усилие, чтобы подняться на ноги.

Но она хватает его за запястье и крепко держит, так что Йону, который уже успел выпрямить колени, приходится стоять, неудобно согнув спину над ступеньками. Он чувствует подступающую панику, но ничего не делает, чтобы освободиться из захвата Маргарет.

— Вы больше не можете так себя вести, — говорит она. — Особенно если уезжаете. Вы должны относиться ко мне как к реальному человеку.

Йон поражен такой несправедливостью. Неужели Маргарет не понимает, что он ощущает ее «реальность» слишком хорошо. Его безупречная вежливость со дня их первой встречи… неужели она называет это плохим отношением? Первый порыв Йона — протестовать, объяснять. Если он казался сдержанным или строгим, то это была всего лишь ширма, скрывающая его страстное желание раствориться в вездесущей реальности этой женщины, которая теперь отпускает его руку и, по мере того как он выпрямляется, поднимается вместе с ним. Йон знает: бесполезно пробовать выразить все, что у него на душе, и все-таки пытается подобрать слова, которые помогли бы ему указать на ее ошибку, защитить себя от ее нелепого обвинения, но так, чтобы это не прозвучало грубо. Но Маргарет уже полна решимости отправиться домой и унести с собой свою непознанную реальность.

Она берет его ладони в свои, крепко их сжимает, и ему кажется, что его беспомощные мужские руки попали в подводное течение, омывающее ее тело. Сначала Маргарет кладет руки Йона себе на талию, а после, когда он не выказывает сопротивления, передвигает их выше, туда, где его широкие ладони могут сложиться в виде чашечек на ее грудях. И удерживает их там.

Всякий раз, когда Йон позволял себе мечты о Маргарет, воображение рисовало ему некое текучее тепло, некую обволакивающую темноту. Каково же было изумление Йона, когда в действительности ее тело оказывается твердым и не расплывается под его руками.

— Вы не можете уехать, думая, что я какой-то фантом. Другие могут так думать, если им так хочется, но не вы.

В жизнерадостном голосе Маргарет слышатся нотки грусти, но, похоже, она не сомневается в том, что ее демонстрация приведет к желаемому результату.

— Я хочу, чтобы вы запомнили именно это. Что я реальная.

Он и вправду будет помнить Маргарет именно такой: свободной, уверенной в себе, так и неоскверненной. Когда к Йону приходит понимание этого, он испытывает такое чувство — реальное, как все связанное с Маргарет, — будто его физические желания возвращаются к нему, словно позаимствованная на время вещь или человек, вернувшийся домой из путешествия. И, принимая свои желания обратно, он заключает ее в объятия, на этот раз по собственной воле, удивленный чувством благодарности, которое при этом испытывает. Йон сжимает ее в объятиях, а затем отпускает.