Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории - Питер Акройд

Его остановил электорат. «Что ж, Герберт, старина, — сказал он своему сыну, — нам задали взбучку, в этом не может быть никаких сомнений». Консервативные юнионисты и либеральные юнионисты получили совокупное преимущество в 118 голосов перед сторонниками Гладстона и ирландскими националистами. В конце года он записал в дневнике:

Другими словами, он не собирался сдаваться.

Ко всеобщему изумлению, Гладстон был готов продолжать политическую деятельность. Он сказал, что остается в распоряжении своей партии и друзей и будет «особенно чутко прислушиваться к зову ирландского вопроса». Это стало делом его жизни, нравственным плодом его существования. Он вел себя как раскаявшийся грешник, стремящийся оправдать свое существование благими делами. Он стал намного резче высказываться о своих врагах. «Ирландия — самая необыкновенная страна в мире, — говорил он. — В ней закон стоит на одной стороне, а справедливость — на другой». Власть, опирающаяся на «методы постоянного принуждения» и пользующаяся «самыми нечестивыми и порочными средствами из когда-либо употреблявшихся на практике», не могла просуществовать долго.

Тем временем Солсбери создал консервативный кабинет. (Рэндольф Черчилль называл его «Маршаллс энд Снелгроувз» (Marshalls and Snelgroves), намекая на один солидный, но скучный универмаг в Лондоне.) Сам Черчилль получил должность канцлера казначейства и место лидера палаты общин — откуда, по мнению многих, должен был взлететь на должность первого министра. Солсбери считал своей обязанностью следить за тем, чтобы на повестке дня больше не появлялся Гладстон и вопрос самоуправления Ирландии. Как первый министр он также должен был заботиться о сохранении целостности и единства своей партии. Это была не самая легкая задача, поскольку Рэндольф Черчилль фонтанировал грандиозными планами, поносил своих коллег и при малейших затруднениях угрожал отставкой. В конце концов Солсбери заставил его замолчать, к огромному изумлению Черчилля приняв очередное прошение об отставке. Угроза исчезла в одно мгновение. Теперь Солсбери остался в одиночестве, но его могло утешить уверенное большинство юнионистов.

Гладстон по-прежнему пребывал в хорошем настроении: верность делу ирландского самоуправления служила ему опорой и смыслом существования. Они с Парнеллом заключили «сердечный союз» в борьбе за ирландское дело, но в истории всегда есть место неожиданному. Парнелл роковым образом скомпрометировал себя, оказавшись замешанным в деле о разводе: доказательства его вины были неопровержимы. Либеральный государственный деятель Джон Морли однажды сказал: «Ирландией было бы совсем не сложно управлять, не будь ее жители так упрямы, а все ее проблемы — неразрешимы». Гладстон в частном порядке выразил сожаление по поводу «ужасного дела Парнелла», но публично не высказывался до тех пор, пока его не вынудила к этому общественная реакция. Супружеская измена и развод считались в Ирландии еще более отвратительным делом, чем в Англии, и даже самый популярный политик не мог избежать огня общественного порицания. Однако первую горящую ветку бросил не кто иной, как Гладстон. Он написал Парнеллу, убеждая его уйти в отставку. Парнелл отказался, и почти сразу после этого Гладстон сделал так, чтобы его письмо попало в Pall Mall Gazette. После этого с Парнеллом было покончено навсегда. Гладстон поверг его во тьму забвения. Те, кто продолжал голосовать за него, были «либо негодяями, либо глупцами».

Ирландский вопрос имел огромное значение для администрации Солсбери. Выступая в палате лордов, Солсбери сказал: «В настоящий момент вопрос сохранения Унии превосходит все другие политические вопросы». Он также сказал: «Прежде всего следует проявить суровость. Они должны сначала получить хорошую трепку, чтобы последующее примирение принесло им хоть какую-то пользу». Для этого он назначил главным секретарем по делам Ирландии своего племянника Артура Бэлфура. Тот держался апатично и довольно неопределенно, вполне в стиле 1880-х годов. Со своими клочковатыми усами и моложавым видом он мог сойти за одного из персонажей оперетты Гилберта и Салливана. Впрочем, внешность бывает обманчива. В Ирландии его довольно скоро прозвали «Кровавый Бэлфур». Он верил в эффективность торийской политики принуждения и продолжал применять ее без всяких сомнений и угрызений совести. «Некоторые говорят, будто ирландцы имеют право не подчиняться закону, потому что закон приходит к ним в чужой одежде, — говорил он. — Я не вижу причин, по которым необходимо придавать Десяти заповедям какой-то особый национальный колорит». Весной 1887 года Бэлфур провел Закон о преступлениях, объявивший бойкот, шантаж и сопротивление выселению уголовными преступлениями с минимальным наказанием в виде шести месяцев каторжных работ. Это не было вынужденной или временной мерой: закон должен был, безусловно, действовать до тех пор, пока его не отменит любое будущее правительство.

Тем временем в Англии зарождалась новая форма политического протеста. Начиная с 1886 года в Лондоне происходили забастовки. Джон Бёрнс и Том Манн из Социал-демократического союза намеревались сплотить квалифицированных рабочих и добиться удовлетворения их требования об установленной минимальной оплате труда. В начале февраля 1886 года союз также провел митинг на Трафальгарской площади, требуя обеспечить общественными работами безработных. Собравшаяся на площади огромная толпа по настоянию полиции двинулась в сторону Гайд-парка, но на пути у нее оказалась Пэлл-Мэлл с клубами и универмагами. Искушение было слишком велико. Люди начали бить витрины и грабить магазины. Обращаясь к собравшейся в Гайд-парке толпе, Бёрнс сказал: «Сейчас мы недостаточно сильны, чтобы справиться с вооруженными силами, но когда мы дадим вам сигнал, вы подниметесь?» В ответ раздались громкие крики: «Да! Да!» И Лондон услышал эти вопли. Магазины заколотили досками, банки закрылись. Бернард Шоу поместил ответную реакцию в контекст. «Они не хотят революции, — написал он в Pall Mall Gazette. — Они хотят иметь работу». В этот период в общественном сознании и лексиконе появились слово «безработный» и феномен безработицы.

Осенью того же года на Трафальгарской площади, превратившейся в центр радикальной деятельности вместо Клеркенуэлл-Грин, запретили проводить демонстрации и парады. 13 ноября на площади прошла демонстрация, сопровождавшаяся выступлениями ораторов, которая закончилась столкновением полиции с толпой и вошла в историю как «Кровавое воскресенье». Стычки и драки продолжались в Холборне и на Стрэнде до тех пор, пока площадь не очистили прибывшие конные гвардейцы. Сто человек получили ранения, двое погибли. Это был самый крупный случай общественного беспорядка в тот период, хотя по континентальным меркам он имел относительно скромный масштаб. В 1888 году группа радикальных агитаторов, присутствовавшая на ежегодном Конгрессе профсоюзов в Брэдфорде, потребовала создать независимую партию трудящихся (Лейбористскую партию). В том же году Кейр Харди сыграл важную роль в создании Шотландской лейбористской партии. Ни о каком социализме при этом не шло речи. Это считалось слишком континентальным и отдавало революцией.