У стен Малапаги - Рохлин Борис

Ирония по отношению к персонажу, его пародийность как «творца» скрывает автора, творца подлинного.

Удивительна фраза: «Настя будет напечатана. Пишите…»

Адресат — персонаж. Но думаю, она печально-хорошо знакома и Л. Добычину.

Но персонаж — персонажем. А судьба автора?

Наполеон оказался прав:

«Кто сейчас говорит о судьбе? Политика — вот судьба».

Или в соответствии с временем — лозунги момента, идеологические кампании, смена генеральной линии.

«Сполитикует», — как говорил дьякон Ахилла Десницын у Н. Лескова.

Одни «сполитиковали». Другому..?

«Мы живём будущим… Восхитительна эта непоследовательность — ведь в конце концов наступает смерть».

Самоубийство Л. Добычина и есть отказ от этой «восхитительной непоследовательности».

Вспоминаются слова персонажа «Носорогов»:

«Я — последний человек на земле. И я останусь им навсегда».

Такие обещания можно давать разве что со сцены. Но бывают исключения. Добычин остался. Остался навсегда. Ему в высшей степени была свойственна нравственная и интеллектуальная трезвость, лишающая возможности приобщаться к угару всеобщего ликования: атеистическому, теистическому, патриотическому, националистическому и всем прочим. Особенность, сильно затрудняющая жизнь.

Руперт Брук писал: «И тогда, за чертой смерти, мы коснёмся сути, больше не нуждаясь в руках, и увидим её, уже не ослеплённые зрением».

Л. Добычин коснулся и увидел. Коснулся и увидел здесь. По эту сторону Леты.

У одного ленинградского поэта есть строчки:

…или точнее, белизна лица

откроет состояние мира,

душа любовного истца

должна явиться на пороге пира.

Л. Добычин своей прозой открыл состояние мира. Состояние это было им отвергнуто. Автор оказался истцом, вчинившим иск миру и людям в нём. Но он — странный истец. Он не потребовал их к ответу. Как выяснилось, он — «истец любовный», которому достаточно самого иска. Иска с осторожной приязнью к ответчикам.

«Мир, каков он есть» — название одной из «Философских повестей» Вольтера. Каков есть, таков и есть. И наказывать человека не имеет смысла.

Но пир реален. Пир слова. Он идёт. По эту сторону Леты.

Нам повезло. Нас пригласили.

Его проза гарантирует постоянное возвращение к ней. Свойство, скорее, присущее поэзии.

Л. Добычин читал сюжетную прозу много и охотно. Но не поддался её «очарованию». И справедливо. Что сюжет? Один из персонажей «Шутовского хоровода» на велосипеде-тренажёре уже переплыл Ла-Манш. С сюжетом только такие плавания и возможны.

У Л. Добычина есть рассказ «Нинон». В письме к К. Чуковскому автор называет его «крошащимся сухарём». Самокритичность, достойная подражания. Он отличается от других, заставляя вспоминать «Жестокие рассказы» Вилье де Лиль-Адана. Но он не менее чем другие.

Тема «Нинон» вполне жестокосердна. Старость в полураспаде, точнее, натуральном распаде. Однако старая любовь не ржавеет. Сколько страсти! И сколько ненависти к почившей, что помешала осущёствить её.

Рассказ важен. Его значение — в окончательном развоплощении «прекрасных чувств». Оно происходит по двум линиям. Первая — любовь двух макабрических старушек. Вторая — патологическая ненависть к трупу.

Жестокий рассказ — «Нинон». Но дело не в теме. Дело в стиле. Нечто, а как. Главная жестокость — стилевая. Хотя и та точка обзора, которую выбрал Л. Добычин для описания любви, не менее показательна.

А любители сопровождать трупсики испытывают приятные чувства. Увлечение художественное и платоническое.

«Вчера она была нехороша, а сегодня… все находили, что она стала очень интересной».

Можно лишь восхищаться столь развёрнутым во времени постоянством. Впрочем, с некоторой оговоркой. Начинаешь подозревать, что подобные чувства и должны быть временны и мимолётны. По определению.

Но с другой стороны, макабрические старушки со своей задержавшейся страстью вызывают больше уважения, чем почитатели трупсиков.

Они искренни.

Многоликий рассказ «Нинон». Как любой добычинский. Может быть, не столь уж и жестокий. Обыкновенный.

У Брейгеля Старшего есть небольшое полотно: «Две скованные обезьяны».

У Л. Добычина все персонажи скованы поодиночке. Героини «Нинон» — единственные, скованные попарно.

Две грустные «обезьянки», обретшие наконец счастье.

Вряд ли осмелишься назвать это «лучом света в тёмном царстве». Макабрический настрой слишком велик. Но из чувства нравственного самосохранения оставим просвет.

«— Ты всё такая же хорошенькая, Барб… —

— И ты, Мари».

Я им верю.

«Всё чаще пассажиры стали умирать в пути, и люди в белых фартуках… уносили их в мертвецкую.

Когда они накапливались там, их вывозили в ямы, выкопанные за кладбищем, глубокие и длинные, как рвы, и присыпали снегом, а землёй забрасывали лишь тогда, когда вся яма набивалась ими».

Что-то знакомое. Давнее.

«Обычно в ямы сваливали трупов по пятьдесят-шестьдесят, потом эти ямы стали делать больше, чтобы умещались в них все, кого успеет телега навозить за неделю…»

Судя по письмам, Дефо не входил в круг чтения Л. Добычина. Тем приятнее. Связь с культурным слоем, который автор не копал и не собирался.

Одна из тайн Л. Добычина — его феноменальное художественное чутьё. Поэтому в прозе могли претворяться авторы, оказавшиеся в поле его зрения непроизвольно, рефлективно. И, — невидимые, невоспринимаемые, неуловимые для рассудка, — задержались на задворках сознания. Вся прелесть заключается в добычинской способности бессознательной переработки.

«Около мертвецкой с раннего утра похаживали жулики… нарядные, сейчас из парикмахерской, в штанах колоколами, в толстых пёстрых шарфах и в цветистых кепках…

За трупами… с грохотом являлась телега, и тогда гуляющие… устремлялись к ямам на песках за кладбищем.

Они присутствовали при разгрузке дрог и, дав им удалиться, обдирали мёртвых».

Он описывает гиен, толкущихся у трупов, как завсегдатаев Невского проспекта. Почти гоголевского Невского проспекта.

По-добычински:

«…гуляющие устремлялись к ямам на песках…»

По-пушкински:

«Есть упоение в бою…»

Почему нет? И упоение есть. И жулики похаживают нарядные. И сейчас из парикмахерской.

«…произведение искусства, которое, совершенно завися от идеи художника, не имело бы другого бытия, кроме этой зависимости, от которой оно существовало бы и под влиянием которой сохранялось…»