Последний взгляд Марены - Елизавета Дворецкая

– Ох, девица! – вздохнул волхв.

– Я помогу ему! – Она легко угадывала мысли волхва. – Передай ему…

Унелада вынула из-за пазухи маленький льняной мешочек на плетеном красном шнуре, внутри которого прощупывался другой шнур, завязанный множеством сложных узлов.

– Пусть князь это на свое оружие привяжет. И не коснется его железо вражеское, не прольется красная кровь, и благословение богов принесет ему победу.

Родовед подошел, спустил рукав и осторожно взял мешочек через ткань. И даже так ощутил исходящие из него потоки силы. Глянул на девушку: Унелада сидела, сложив руки на коленях и опустив веки, лицо ее казалось осунувшимся, словно она отдала своему ночному труду все силы. А может, виноват бледный свет утра, пробивавшийся в высоко расположенные оконца. Теперь светало рано: наступавшая весна отвоевала у зимы уже половину суточного времени.

* * *

– Если за ночь не подморозит, ехать будет нельзя.

Обоз застрял в веси, отстоявшей от Витимерова всего на один переход. Залитый водой, покрытый полыньями лед реки стал непроезжим. Уже два дня ехали берегом, но и там тепло последних дней перемешало остатки наста с раскисшей грязью, поэтому продвигались медленно и с трудом. В эту пору уже никто не ездит, но угряне ждать не могли. Если Огнесвет и Младина не поспеют в Витимеров до Ладиного дня, то Унеладу уже не вызволить. А Младина не знала роздыху от беспокойства: ведь там, куда они стремились, находился Хортеслав! Если до Ладиного дня Бранемер не получит своего наследника, он не отдаст Унеладу. А Хорт не из тех людей, кто позволит себя грабить прямо на глазах. И что из этого всего выйдет?

Радом со своими парнями ходил смотреть дороги. До пробуждения Лады оставался один день. Они успели бы, если бы выехали наутро и к вечеру добрались до Витимерова. Но Радом сказал, что санями ехать невозможно. Верхом еще кое-как…

– Гонца Браняте пошлем, – сказала Лютава. – Пусть знает, что мы близко, и Уладу в дорогу снаряжает.

Но Младину это решение не успокоило. Она чувствовала себя так, словно стоит в проеме двери; дверь уже открыта, уже можно занести ногу на порог, но что-то мешает. Марена была уже слаба; Младина постоянно чувствовала где-то рядом это одряхлевшее, обессиленное существо, желающее только покоя. Она видела ее тающие одежды в полосах серого снега, а проталины черной земли казались морщинами мертвого лица с закрытыми очами. Ветер теребил голые ветви деревьев, будто волосы тела, брошенного в чистом поле. И в то же время лохмотья обтаявшего снега и само это старческое тело казались лишь ветхой оболочкой, трескающейся скорлупой яйца, из которого вот-вот выскочит нечто новое – юное, свежее, полное сил для жизни и расцвета. И это юное творенье зарождалось где-то внутри нее, она сама была оболочкой, из которой оно должно появиться на свет. Ее сотрясала дрожь, так что Лютава не раз подходила, клала руку ей на лоб, мельком заглядывала в глаза.

– Ты сама понимаешь, что происходит? – спросила она в тот вечер, когда стало ясно, что придется задержаться.

Младина ответила лишь взглядом. Она и знала, что Лютава и Лютомер на двадцать лет опытнее ее, а стало быть, должны помочь, но слова не шли. Ее душа превратилась в борьбу стихий, бурю на грани, грозу на рассвете, где было много силы, но мало осознания. Для осознания ведь нужен покой и тишина, а ей хотелось немедленно вступить в схватку с кем-то, броситься на преграду между нею и ее счастьем. Она лишь не могла еще понять, кто ее враг и где эта преграда.

Неудивительно, что, заглянув ей в глаза, Лютава отшатнулась и побежала за Лютомером.

– Ты сам-то понял, кого родил? – смутно донесся до Младины ее взволнованный голос, словно сквозь вой ветра.

Лютомер подошел, крепко взял дочь за плечи и заставил посмотреть себе в глаза. Под его взглядом Младина немного успокоилась: ее сила словно хлынула в бездну, как река, которая наконец нашла прореху в запруде.

– Почему ты не хочешь уходить? – очень тихо спросил Лютомер, глядя ей в глаза и обращаясь к кому-то внутри нее. – Что ты хочешь получить?

Младина не могла вымолвить ни слова, но пред глазами у нее непрерывно кружился сокол, сияющий солнечным золотом перьев. Он рвался к ней, но натыкался на невидимую преграду и отталкивался; на его груди уже блестела ярко-красная кровь, и Младина в ужасе закрыла лицо руками.

– Скорее… – прошептала она. – Надо ехать… Или будет беда…

– Но как же мы поедем? Если бы подморозило…

Младина молча встала и пошла из избы. В общем, она могла бы никуда и не ходить, но ей хотелось видеть небо. Где-то там, за серыми низкими облаками, носился под небом ее сокол, отыскивая выход вниз, к ней. К той, что любила его со всей силой недозволенности, обреченности, выражая тем самым главное назначение смерти – открывать дорогу к новой жизни.

Это было так легко. Мелькнуло ощущение, что проще всего перекинуться волчицей и побежать, длинными невесомыми прыжками перелетая через грязь и воду. Но ей нужно доставить туда всех, кто идет вместе с ней. Она засмеялась, представив, как вдоль реки бегут вереницей несколько волков, медведь, тур. Но это бы внесло слишком много Нави в Явь. И тогда она просто протянула руки на север.

– Слуги мои верные, ветры холодные! Лебеди мои черные! Несите стужу-вьюгу на крылах своих, белым снегом засыпьте дорожки и тропинки земные, ледяными путами реки опутайте, ледяным молотом мосты железные мостите!

И вдохнула – весь мир холода и льда влился в ее грудь, выходя из бездны. Потом выдохнула – и ледяной вихрь пронесся над землей, отодвинув за небокрай уже такую близкую весну. Она держала руки ладонями вверх над головой, и среди облаков все яснее виделись машущие крылья черных лебедей. И едва схлынул поток холодного воздуха, как с этих крыльев посыпался снег. Лебеди неслись над миром, порожденные дыханием Марены – дряхлая старуха зачерпнула силы из подземных рек, в кои весь мир невольно вливает по капле, и замирающая черная кровь быстрее заструилась в ее жилах.

Густая тень пала на засыпающий мир. По большей части в избах уже погасли лучины, и народ улегся спать, но тень проникла в сны, и везде повеяло холодом. Весна разом оказалась отброшена, и даже само ожидание показалось смешным: зима могуча и вечна. Заскулили собаки, заплакали дети.

Плененная Лада вскочила, выронив веретено, и беспокойно огляделась: вдруг показалось, что она вместе со своим убежищем провалилась много глубже и толща земли навек перекрыла ей выход на волю.

А снегопад все густел, засыпая лужи, уже подернутые тонким льдом, пятна оттаявшей земли, комья мятого навоза, палые ветки и всю весеннюю грязь. Мир вновь оделся чистым белым полотном. И Младина вернулась в избу так плотно покрытая снегом, что казалась той снежной девкой из басни, где дед и баба слепили себе внучку.

– Завтра до зари поедем, – пробормотала она и прилегла на лавку, не раздеваясь.

Она не ощущала ни холода, ни влаги. Она была восприимчива, но бесчувственна, как дерево, которое стоит под порывами ветра, потоками дождя, завихрениями метели. Ветер треплет ветки, холод студит кору, но оно не жалуется, а лишь ждет. С бесконечным терпением ждет тепла…