Бельский - Геннадий Ананьев

Доволен ли Богдан этим разговором? Вначале он даже досадовал, что его опередили, что розыск можно провести так, что вина Годунова будет полностью доказана, и царь вынужден будет удалить от себя любимца, если не казнить его, вскоре, однако, он оценил преимущество стороннего наблюдателя. Кто может сказать, что бунт в Угличе его рук дело? Если не сегодня, то завтра возбудится и Москва, и кто может ткнуть на него пальцем? А он уже направил своих людей в обжорный ряд, в охотный и в столешный пустить слух, что царевич убит по приказу правителя Годунова. Нагие тоже не дремлют. Шуйские, Романовы, Ляпуновы и все остальные, кто еще не сослан, сами по себе начнут действовать. У великого боярина мало ли противников? А уж Бельский постарается, чтобы все они узнавали друг от друга и о тайном сговоре Годунова со своими ближними, и имена направленных в Углич убийц, а это настолько убедит обывателей, что даже сторонники великого боярина займут ряды сомневающихся. Вот тогда загудит Москва растревоженным ульем.

К удовольствию Бельского, события разворачивались далее стремительней, чем он ожидал: уже к обеду начал назревать бунт.

Годунов, однако же, не был бы Годуновым, если бы не предпринял срочно ответных мер. Ему сам дьяк тайный донес, что Москва вот-вот взбунтуется, хотя он и не назвал подстрекателей. Ответил уклончиво:

— Сам по себе слух идет. Жалеют простолюдины Дмитрия Ивановича, вот и выдумывают всякую всячину по своему разумению.

Хотел Борис припугнуть тайного дьяка: «Не дознаешься, кто мутит воду, окончишь жизнь в монастыре!», но прикусил язык. Сказал совсем не то, о чем думал:

— По-моему, никакого бунта не случится. Погалдят-погалдят, на том и угомонятся.

У него возник коварный план всполошить Москву в слезах и горе, а затем милостями своими успокоить ее.

«Выкинут из дурных голов Дмитрия, когда самим станет деваться некуда!»

Царь Федор Иванович, убитый горестной вестью о гибели младшего брата, которого видел наследником, ибо Бог не давал ему сына, а рожденная дочь прожила всего ничего, выехал на богомолье в Лавру Святого Сергия, сам того не желая, развязал руки великому боярину полностью, и тот развернулся во всю свою гнусную мощь: всех, кто соучаствовал в свершении злодейского убийства, щедро наградил. Боярыне Волоховой и сыну ее дал богатые земли, Ботяговского, брошенного угличанами в яму, велел откопать и захоронить честь по чести, жену его и дочерей наградил поместьями и казной, а усмирить Углич послал изрядно стрельцов и детей боярских.

В два дня город, имевший полторы сотни церквей и более трехсот тысяч жителей, был разграблен и опустошен. Около двухсот угличан казнили, остальных сослали в Сибирь, населив ими город Пелым.

Вдовствующую царицу постригли в инокини.

Москва, однако, не утихала, хотя и доходили до нее слухи о расправе над угличанами, это даже повышало возбужденность. Но особенно возмущали москвичей милости Годунова злодеям, свершившим гнусное убийство. Такой наглости они даже представить себе не могли. Ждали лишь возвращения царя-батюшки, чтобы бить ему челом, но если он не отзовется, тогда — бунтовать!

А недруги Годунова ждали еще и первых арестов в Москве, чтобы ради защиты невинных поднять бунт, но Борис словно бы не ведал о всех недовольствах и намерениях, никого не притеснял, и это удивляло многих бояр — они не верили, что Годунов станет спокойно ждать беспорядков. Они ждали, какие меры начнет принимать великий боярин, против которых можно будет поднять голос протеста.

Случилось, однако же, то, чего никто не ожидал: ночью вдруг загорелся колымажный двор, да так дружно, что никто не успел даже глазом моргнуть, как огонь перекинулся на соседние дома. К утру сгорели дотла Арбатская, Никитская, Тверская, Трубы, двор посольский, слободы стрелецкие, все Занеглинье. Сотни москвичей сгорели в огне заживо, тысячи лишились и крова, и всего нажитого.

Не пострадали от огня только Китай-город и Кремль.

Отчаяние охватило погорельцев. Толпы их двинулись на Троицкую дорогу, дабы с мольбой о помощи поклониться царю-батюшке, который должен возвращаться именно по этой дороге с богомолья.

Царя сколько времени ждать, а правитель, великий боярин Борис Федорович, вот он — рядом. Предстал перед убитыми горем погорельцами.

— Из казны царевой и моей лично все домы, все лавки и лабазы, каменные вместо деревянных, все церкви я построю в короткие сроки. К тому же каждый получит сегодня же из моей казны возмещение убытков. Ворочайтесь к дворам своим и ждите опросов, кто какой понес ущерб в имуществе, в соответствии с которым тут же получите мою милостыню.

— Спаси тебя Бог! — послышались слова искренней благодарности. — Век станем помнить!

Годунов доволен. Он добился своего. И вот последнее его слово:

— Обещаю, что непременно отыщу виновников пожара и казню их смертью лютой!

Рьяно взялся великий боярин за выполнение обещанного: тут же сотни служивых по его воле начали раздавать деньги всем погорельцам, повезли полные брички с хлебом, бочки с квасом, брагой и даже с водой; что касается розыска виновных, они были уже определены — слуги Афанасия Нагого и его братьев. Их незамедлительно арестовали вместе со своими господами. Им предстояла пытка и — казнь. Но Богдан, оповещенный об аресте, поспешил к Борису. Не в кремлевские палаты, а в дом его в Китай-городе. Годунов встретил гостя сухо.

— С чем пожаловал?

— Не пожаловал, свойственник мой, а прибыл для серьезного разговора. Ты арестовал братьев Нагих и их верных слуг, зная наверняка, что они не поджигали Москвы…

— У меня иные сведения.

— Нет у тебя никаких сведений. У сыска, какой под моей рукой, есть верные сведения. Весьма нежелательные для тебя. Я остановил тайного дьяка, который готовил отписку для царя Федора Ивановича. В ней, ко всему прочему, и твоя милость тем, кто должен нести полную ответственность за гибель царевича.

— Что ты предлагаешь?

— Отпусти братьев Нагих и слуг их.

Долгое молчание. Борение ущемленной гордости царского любимца, привыкшего действовать безотчетно, не встречая такого вот прямого противодействия, и необходимости избежать вредной для него огласки многих его поступков.

Конечно, Богдан мало что выгадает, допустив огласку, но и Годунову она тоже не во благо.

«Уступлю нынче в малом. Позже сочтемся», — решил Борис Федорович и ответил кратко:

— Отпущу. Не сегодня, конечно.

— Вели не пытать.

— Повелю.

— Что ж, и на том спасибо.

При очередном докладе о делах сыска тайный дьяк, сказав вроде бы все, что было важно и нужно, вдруг перешел почти на шепот, хотя в комнате были они одни, а дверь в эту удаленную комнату была двойной.

— Захворал государь наш Федор Иванович. Тот же недуг, каким страдал Грозный и старший сын его, Иван Иванович.