Музейный роман - Григорий Ряжский

— Так вы что же, довольны, получается, остались, что ваш внук ворует? — искренне не поняла Ева и с подозрением посмотрела на неё.

— Не-ет, Евочка, что ворует, то — гадость несусветная, а вот что знаю теперь об том — это хорошо. Теперь, во-первы`х, оставлять не стану, а во-втóрых, прослежу за воспитанием, чтоб ребёнка не упустить.

— Да он уже курит, Качалкина, — покачала головой Ева, — мне ещё тогда колдунья это сказала, просто я забыла вам передать.

— И чудненько! — воскликнула смотрительница. — Я теперь папирос этих оставлю где-нибудь и тоже загодя посчитаю.

— Так для вас это что, игра всего лишь, получается? — искренне удивилась Ева. — Вы бы лучше сами к его воспитанию подключились, пока не поздно, а то провидица моя вроде намекает, что у сына вашего с невесткой не всё в порядке в смысле отношений.

— А вот это уж она врё-о-от! — внезапно обрадовалась Качалкина. — Куда-куда, а уж сюда-то ей не пролезть, тут у нас крепко-накрепко сколочено, тут и мышь не пробежит, так чтоб я не заметила.

— Прошу прощения… — Спасая свою женщину, Лев Арсеньевич всё же встрял в беседу, обратившись к Еве: — Голубушка, у меня по третьему залу вопрос, не подскажете?

— Ладно, давай, Евк, пошла я. А то прохиндей, глядишь, какой залётный случится, а я тут с тобой, понимаешь, лясы точу. Нехорошо.

Качалкина зыркнула по Алабину, оценив его хватким взглядом. И поплыла к себе.

— Что-то случилось? — с тревогой спросила Ева Александровна. — Почему ты здесь?

— Случилось, — утвердительно кивнул он, — просто ты здесь больше не работаешь, и мы отсюда уходим, прямо сейчас.

Всё то время, пока ехали по Москве, он молчал. Она же, чувствуя, что сейчас лучше ни о чём не спрашивать, сидела не дёргаясь, в смиренном ожидании момента, когда он сам объяснит своё молчание.

Добрались быстро, адрес тоже оказался в центре. Потом довольно долго пытались найти место для парковки на забитой до отказа Кадашевской набережной. Когда это удалось сделать, Алабин развернул к ней лицо и произнёс задумчиво:

— Понимаешь… это твой портал, самый удобный и наиболее короткий из всех возможных. Я уже говорил, что не понимаю, как ты это делаешь, каким образом всасываешься в это самое потустороннее и как возвращаешься обратно. Знаешь, я тут намедни кой-чего почитал, если уж разговор о том зашёл.

— Почитал? — удивилась Ева. — Ты о чем, Лёвушка?

— Сейчас это не так важно, — отмахнулся он и заговорил быстро, импульсивно, время от времени захлёбываясь возбуждением от собственной придумки: — Все толкуют про умирание мозга, про этот знаменитый чёрный тоннель, про белое сияние в конце и всё такое… но ты-то живая, Евушка, какое там отмирание умственных клеток, при чём здесь оно! А с другой стороны, то, что ты вытворяешь, никак не напоминает галлюцинацию, ну просто совершенно не катит, вообще не отсюда. Какая, к чертям собачьим, галлюцинация, если ты видишь натурально живого мудака или какую-нибудь неподдельно мёртвую лошадь, к тому же рисованную, а потом всё это оказывается ещё и абсолютной правдой. Они там у тебя ещё и говорят всё, что угодно, хоть живые, а хоть даже и мёртвые, хочешь — вчера, а хочешь — пять веков назад, а ты видишь это, как в лазерном шоу, и слушаешь, будто через долби-квадроэффект какой-нибудь, не хуже того.

Ева молча внимала, не перебивая и всё ещё не улавливая, к чему клонит Алабин. Она, конечно, могла неприметно коснуться его руки так, что он бы этого не заметил, и всмотреться в теперешние его мысли, в то, что так тревожило его сейчас и занимало. Но делать она этого не хотела, да и вряд ли позволила бы себе подобное. Он и так был для неё уже наполовину открытой книгой, другую же половину Ивáнова сознательно смотреть не желала. Это было бы нечестно. И, кроме того, Ева Александровна просто побаивалась столкнуться с тем не знаемым ею человеком, о котором она всего лишь догадывалась, но вглубь которого так ни разу хорошо и не заглянула. Её вполне устраивала первая часть романа с его непредсказуемой линией развития характеров и загадочно-открытым финалом.

Тем временем Лёва продолжал бурно изливать всё то — если выкинуть из головы всю эту темницкую гадость, — что надумалось и накипело в нём за последние пару дней. А надумалось настолько, что подступило к самому горлу и вот-вот уже готово было вытолкнуться наружу без скидки на любые сдерживающие факторы.

— Так вот смотри, я и думаю теперь, что мозг твой, Ева, конкретно твой и подобные таким, как у тебя, просто представляет собой квантовый компьютер в чистейшем варианте. А сознание твоё, милая, есть не что иное, как программное обеспечение, ты поняла?

— Пока не очень… — в сомнении покачала головой ведьма и вопросительно глянула на Льва Арсеньевича.

Тот же, ничуть не смущаясь, продолжал отчаянно настаивать на своём:

— Ну что же тут неясного? Я-то ведь понял, и ты теперь поймёшь, это легко, если всмотреться во Вселенную и представить себе её и нас. Одна — против мириад других существ, вполне себе материальных субстанций, кстати носителей информации, — это же так понятно. Так вот, хорошая моя, ты сама, вернее, душа твоя и есть прямой носитель информации, накопленной на квантовом уровне! И ты пойми же, пойми: квантовая информация не может уничтожаться, вообще, никогда, никем. Она просто сливается со Вселенной и уже существует в ней бесконечно долго. Всегда. Она и есть эта самая душа, которая всех так интересует!

— И что? — удивилась Ева. — И какой отсюда вывод?

— А вывод самый понятный, — тихо торжествуя, подбил итог своих рассуждений Алабин, — если человек воскресает, то душа его, то бишь эта самая информация, возвращается из космоса со всеми его воспоминаниями. Или же они живут в нём до поры до времени в ожидании момента, когда Вселенная даст им знак открыться. Как-то так…

— Очень увлекательно рассказал, — задумчиво потёрла переносицу белейшая из ведьм, — нет, на самом деле, ужасно любопытно это всё. Но только вот сижу я и думаю, как же мне, лично мне, Еве Ивáновой, использовать это новое знание в практическом переложении? Принудительно умереть, что ли, и снова вернуться? — И загадочно хмыкнула. — Боюсь, тебе это дорого станет, слишком много забот по упокоению сироты.

— Никому не надо умирать, — с прежней горячностью не согласился он, — просто придётся отъехать в недлинную командировку. Хочешь, назовём ее апостольской. Или, если не устраивает, исследовательской. На худой конец, пускай это будет… ну, скажем, проверка себя на прочность во время ознакомительного путешествия в собственное прошлое. И не беспокойся, всё путём, в успехе я уверен. Тут, кстати, совсем рядом наш портал, приехали.

От набережной пришлось идти пешком, поскольку дальше уже начиналась пешеходная зона. Так и дотопали до Лаврушинского.

— Ты меня в Третьяковку, что ли, ведёшь? — В недоумении Ева Александровна остановилась на полпути.