Спутники Волкодава - Павел Молитвин

В первый год замужества она не задумывалась над тем, что ее гибкое, великолепное тело, на котором с удовольствием задерживались взгляды мужчин, чем-то отличается от тел ее подруг. Памятуя старинную пословицу, что девушка по-настоящему становится женщиной лишь после рождения ребенка, она ожидала, что с появлением на свет маленького голосистого Мбизу все изменится, однако ни после его рождения, ни после того, как спустя три года она разрешилась Узитави, никаких перемен не произошло. Теперь, когда ей доводилось слышать страстные крики подружек, она готова была заподозрить их в притворстве и как-то обвинила в этом одну из приятельниц, но та, кажется, даже не поняла, о чем идет речь. Это-то непонимание и навело Нумию на мысль, что Мараква недостаточно искусен и не в состоянии дать ей настоящего наслаждения, однако, прежде чем упрекнуть его, она решила проверить справедливость этого утверждения.

Веба пользовался в Катике славой ветреника и сластолюбца, и соблазнить его не составило большого труда. Нумия подстерегла смазливого юношу на краю поля и позволила увлечь себя на ближайшую, поросшую мягкой, как мох, травой лужайку. Она не испытывала к Вебе никаких чувств, но ощущение, что неумелость мужа лишает ее чего-то очень приятного и едва ли не главного в жизни, с некоторых пор стало всерьез угнетать молодую женщину. Нумию выдали замуж в четырнадцать лет, и, кроме Мараквы, она ни с кем из мужчин не была близка, так что прикосновения Вебы повергли ее в трепет и смущение, но тот и в самом деле разбирался в женщинах. Он так ловко освободил Нумию от юбки, сотканной из древесных волокон, что та даже не успела испытать стыда и раскаяния. Посмеиваясь над застенчивостью молодой женщины, он покрыл ее тело умелыми поцелуями, и, хотя в них, как и в прикосновениях его, не ощущалось той теплоты и любви, к которым она привыкла, они были достаточно приятными и возбуждающими. Вебе этого почему-то показалось мало, и, даже когда Нумия уже готова была принять его в свое лоно, он продолжать тискать и мять ее, как кусок глины, из которого предстояло лепить тонкостенную посуду, о чем она и сообщила ему, намекнув, что если он не прекратит своих упражнений и не перейдет к делу, то глина может пересохнуть и все его труды пропадут даром.

Нумии представлялось, что она выразилась очень удачно и слова ее должны не только заставить Вебу поторопиться, но и развеселить, ибо, как всякий веселый человек, он, умея сказать острое словцо, ценил и чужие шутки. Юношу, однако, слова эти ничуть не порадовали, и, хотя он исполнил все, что от него в данный момент требовалось, вид при этом имел скорее озадаченный и недоумевающий, чем удовлетворенный. По-видимому, он ожидал от нее чего-то иного и на прямой вопрос ответил, что и в самом деле разочарован спокойствием и хладнокровием женщины, столь явно набивавшейся ему в любовницы. Тогда-то Нумия и поняла, что разница между нею и другими женщинами действительно существует и рано или поздно Мараква ее заметит.

Мысль эта мелькнула и забылась. Нумия уверилась, что другой мужчина не в состоянии дать ей больше, чем собственный муж, и успокоилась. Успокоилась, как выяснилось впоследствии, совершенно напрасно, и впервые пожалеть об этом ей пришлось, когда, вернувшись как-то с Речного торга, куда белокожие люди из Аскула дважды в год привозили на обмен свои изделия, Мараква отвернулся от нее на супружеском ложе, не доведя начатое дело до конца. Со свойственной ей прямолинейностью Нумия потребовала объяснений, на что супруг ответствовал, что бревно могло доставить ему столько же удовольствия, сколько и любимая жена. Прозвучало это глупо и оскорбительно и, конечно же, сразу заставило заподозрить Нумию, что муж ее провел ночь в объятиях другой женщины, а может быть, и не одну ночь и не с одной женщиной — на условленное место на берегу Мджинги по случаю Речного торга собирались не только мибу, но и нундожу, и рахисы, и даже пепонго. Случалось, прибывали на торг и женщины.

Так оно и оказалось — Мараква не собирался ничего скрывать от Нумии, а когда та попыталась учинить скандал, заявил, что подумывает, не взять ли ему в дом вторую жену. Супруги рассорились всерьез и надолго. Мараква, неожиданно для себя обнаружив, что другие женщины разбираются в делах любви несравнимо лучше его жены, был огорчен и не на шутку уязвлен этим; Нумия же при мысли о намерении мужа привести вторую жену, что среди ее соплеменников было явлением не столь уж редким, впадала то в необузданную ярость, то в беспросветную тоску. Не приходилось сомневаться, что молоденькая, вопящая от умелых поглаживаний Мараквы девчонка придется ему больше по душе, чем знакомая с головы до ног жена, не желающая ответить лаской на ласку, не умеющая сама стонать и корчиться от восторга и не способная исторгнуть из уст мужа рев наслаждения. Понимая это и постаравшись убедить себя, что при желании сумеет быть не хуже любой другой женщины, Нумия, перебарывая гордость, скованность и стыд, охватывавший ее от сознания, что поступает она так не по доброй воле, а в силу необходимости, пыталась ответить лаской на прикосновения мужа, который, возвращаясь с полевых работ или охоты, время от времени еще приглашал ее на супружеское ложе. Но ничего путного из этого, как и следовало ожидать, не получалось. Мараква знал ее достаточно хорошо, чтобы не почувствовать фальши, а она не слишком пыталась скрыть, что угождает ему через силу.

Отношения между супругами становились все хуже и хуже. Мысль о второй жене все чаще посещала Маракву, а когда он произнес имя приглянувшейся ему девчонки — Джузи, Нумия поняла, что наступают тяжелые времена. Отец девчонки рад будет отдать свою восьмую дочь в хороший дом, а та, хоть и соплячка, уже поглядывает на первую жену Мараквы, как змея на птичьи яйца. Плюгавенькая, подученная сестрами, она сделает все, чтобы Мараква приблизил ее к себе и превратил первую жену в служанку, годную выполнять лишь самую грязную и тяжелую работу. Будучи всего на год-два старше Узитави, Джузи не могла тягаться с Нумией ни ростом, ни формами, но кто-то, видать, нашептал ей про раздоры в доме Мараквы, и не смевшая и мечтать об удачном замужестве девчонка стала то и дело попадаться на глаза славному воину и охотнику и зазывно вихлять перед ним хлипким телом. Подруги не замедлили нашептать об этом Нумии, но что она могла сделать?

Как-то, зайдя в амбар, где муж возился с буйволиными кожами, она застала там Джузи. Мараква, вытянувшись во весь рост, подвешивал свежевыдубленную шкуру на распялки, а мерзкая девчонка, прижавшись скудными своими телесами к его спине, оглаживала бедра мужа Нумии, беззастенчиво забравшись ладонями под прикрывавшую мужскую стать короткую плетеную юбочку. Первым порывом молодой женщины было вцепиться в волосы развратной твари, избить ее, как советовали соседки, до полусмерти и тем навсегда отвадить от своего дома. Нумия уже сделала первый шаг, но вовремя одумалась. Мараква вряд ли позволил бы ей осуществить свои намерения, а разразившаяся ссора, скорее всего, лишь подтолкнула бы его узаконить свои отношения с маленькой паскудницей. Ничего иного криком ей было не добиться; Джузи, тут уж никуда не деться, умело использовала те средства, которыми сама она пренебрегала. С отвращением и ужасом Нумия должна была признать, что шкодливая девчонка, наслушавшись поучительных рассказов Супруги Наама о том, как надобно ублажать пресытившееся божество, не побрезгует усладить Маракву всеми доступными ей способами. Даже теми, при мысли о которых молодую женщину охватывала дрожь и тошнота подкатывала к горлу.