Жизнь чудовищ - Карина Шаинян

– Выпейте рома, – предложил дядюшка. – Дрянь, конечно, но от простуды самое то…

Алоиза уставилась на него пустыми глазами.

– Где свиньи? – прохрипела она.

Дядюшка пожал плечами.

– Ушли. Я говорю – выпейте рому. Или вот могу предложить сигарку. Вы курите?

– ГДЕ СВИНЬИ?

Гаспар вздохнул.

– Где-то там, – он махнул рукой. – Я же говорю – ушли.

Алоиза, покачиваясь, поднялась на ноги. Не оглядываясь, она побрела за ушедшими свиньями. Дядюшка смотрел вслед, пока ее фигура не растворилась во мраке подземелий.

Где-то с четверть часа он любовался огнем, отхлебывая из бутылки. Балобо сидел напротив и, опустив голову, пыхтел сигаркой. Молчание прервалось тихим перестуком копытец. Первая свинка выступила из туннеля и вопросительно посмотрела на дядюшку Гаспара; за ней в темноте возбужденно толклись остальные. Пятачок вздрогнул, ловя запахи; поросенок радостно всхрюкнул, и свинки выскочили на пирс. Принюхиваясь к земле, свинки обошли Гаспара, а затем уверенно затрусили вслед за Алоизой Буллен.

Гаспар усмехнулся и выпустил им вслед колечко дыма.

На улице Блюхера жили тигры. Они скрывались в лабиринтах сараев и старых двухэтажных домов, от которых пахло прелым деревом и канализацией. Бродили среди сугробов и натеков льда; фонари тускло светились оранжевым, и в их лучах всегда метался снег. Там, на самой короткой и страшной дороге от библиотеки до дома, жили они – и зимними вечерами появлялись из своих убежищ, гибкие и опасные, и перед ними по пустынной улице волнами катился ужас.

Ходить вечером по улице Блюхера категорически запрещалось. Поэтому Катя возвращалась только по ней.

Она шла скользящей походкой; ранец с книжками ненадежно прикрывал спину, в коленях стыла ватная пустота, и часто-часто билось сердце. Если ставить ногу по-особому, снег не заскрипит под валенком, и тигры не услышат. Иногда впереди сквозь пургу мелькала тень, и Катя замирала в обморочном страхе, но порыв ветра утихал, тень превращалась в дворнягу или ворону, и Катя шла дальше, пружиня и стараясь не оставлять следов.

Кабинет Главного Библиотекаря – в дальнем тупике, затерян в шелестящей полутьме, замаскирован изгибами проходов между стеллажами. Катя всегда выходила на него неожиданно, заплутав между полками и лесенками, заблудившись в нагромождениях старой бумаги. Комната всегда была заперта, и замочная скважина под медной ручкой походила на золотистый глаз. Иногда Катя бросала листать книги и подкрадывалась к двери. Из щели над полом лился жаркий свет, пахло сухой травой и кофе. Говорили, Библиотекарь слеп, носит за пазухой кинжал и не боится времени. Говорили, что когда-то в его кабинете безумолчно стрекотала пишущая машинка, но уже много лет там царит тишина. Это было неправдой: порой до Кати доносились голоса, быстрые и горячие речи и обрывки танго; но чаще было слышно, как вздыхает и жалуется на незнакомых языках Библиотекарь. Временами бормотание становилось разборчивее, скрипели половицы под тяжелыми шагами, и Катя опрометью бросалась туда, где с холодным весельем мигали лампы дневного света, а полки пестрели обложками детских книжек. Она отбирала стопку и робко подходила к столу, уставленному ящичками с карточками абонементов.

– Ты опять взяла «Маугли», – укоризненно улыбалась ей женщина, вечно закутанная в пуховый платок. Катя молча кивала в ответ. Маугли – ее талисман, лучший друг и защитник. С ним не так страшно было идти домой.

Катя совала книжки в ранец, за спиной хлопала тяжелая и толстая, обитая дерматином дверь. С воем набрасывался буран. Катя прикрывала лицо шарфом и ныряла в переулок, ведущий на улицу Блюхера.

Буйствовал снежный январь, катилась по городу эпидемия гриппа, и Катя то пряталась с головой под одеяло, то отбрасывала его, отбиваясь от температурных теней. Приходила мама, приносила стакан воды с лимоном. Подкладывала на батарею новую ватку, пропитанную пихтовым маслом, ставила градусник и грустно качала головой. Ночник отбрасывал теплый свет, медленно шевелились розы, оплетающие шпалеры, на обоях, и стена Катиной комнаты превращалась в фасад двухэтажки на улице Блюхера: штукатурка обвалилась, обнажив деревянную решетку и куски пакли, хлопает под ветром жесть на козырьке подъезда. Квадрат света превращался в окно, и сквозь щель в шторах Катя видела развешанные на светлых обоях детские рисунки: солнце, траву и тигров. Она замирала, и между спиной и ранцем протискивался холод. К окну подбегал смуглый мальчик с тетрадью в руке и прижимал к стеклу первую страницу. «Царь леса», – читала Катя. Мальчик вдруг начинал трясти кулаком, из его глаз катились злые слезы, и окно гасло. Розы превращались в деревья, и только вдалеке светился фонарь. Катя бежала к нему, но тело не слушалось, а потом становилось понятно, что это не фонарь, это огонь костра в ночном лесу… нет, это тигр, похожий на пламя. Он надвигался на Катю, от него несло дымом, силой и почему-то псиной, когти походили на ножи, а в рычании слышался гитарный звон. Лес заливало солнцем, становилось жарко, и тропинка превращалась в улицу. Пахло кровью, пролитой на горячий асфальт, кофе, потом. Двери сараев распахивались, выворачивая нутро темных кабачков – там пили вино, тянули из серебряных трубочек горький мате и танцевали танго. Черноволосые парни выходили на улицу плечом к плечу, и у каждого за пазухой ждал нож. Здесь не было места ни страху, ни холоду. Катя благосклонно улыбалась и расправляла плечи, обмахиваясь веером. Прекрасная северянка с улицы Серрано, тайная причина многих и многих дуэлей, лучшая танцовщица окраин, она привыкла к блеску злой стали и жару в крови. Подкатывала повозка, запряженная храпящими тонконогими конями, лихие гаучо увозили сеньориту Катерину в пампу, где текли воды рыже-свинцовой реки, и оставляли наедине с солнцем и травой.

Катя стояла на берегу, и к ней сплошным потоком шли тигры. Они сливались в еще одну реку, черно-рыжую, и были они прекрасны, и шли к ней в объятия, и Катя любила их, а они – ее; тигры падали в реку, и Катя падала в реку, но одно было неизменно: к ней бесконечным потоком шли тигры. Где-то на другом краю света плакал смуглый мальчик, похожий на слепого старика, и просил их вернуться. Но лишь бесформенные уродцы, лишенные страсти и силы, едва стоящие на ногах, похожие на чучела тени с холодной и темной улицы Блюхера оборачивались на его зов, и Катя заливалась счастливым смехом: их ли она боялась потревожить скрипом снега под ногой?

Приходила мама, подбирала презрительно отброшенного «Маугли», осторожно касалась горячего лба, и в уголках ее губ появлялись морщинки. Но постепенно Катя выздоравливала, жар спадал, глуше звучали гитары, и огненные полосы на тигриных шкурах выцветали – царственные звери все больше походили на нелепо огромных и головастых палевых собак. В глубине души Катя чувствовала, что теперь все тигры – лишь внутри нее, и немного стыдилась, что не оставила ни одного для пампы: без них бесконечные травяные просторы казались безжизненными. Над улицей Серрано нависала печаль, и под ее туманным пологом Катю настиг последний кошмар.