Иван III - Николай Борисов

Между тем в Москве на митрополичьем дворе с особым вниманием собирали вести, относившиеся к приезду Софьи. Уже во Пскове всеобщее внимание привлек находившийся при ней папский легат. Он выделялся из свиты «царевны» не только своим красным облачением и властным поведением, но и тем, что перед ним слуги постоянно носили огромное католическое распятие. Это был наглядный символ католического вторжения на Русь.

В Москве не хотели омрачать свадьбы скандалом, который мог устроить либо папский легат, либо митрополит. Последний, узнав о вызывающем поведении легата, предъявил великому князю своего рода ультиматум: «Не мощно тому быти, кое въ град сыи ему внити, но ни приближатися ему; аще ли же тако учинишь, почтити его хотя, но он въ врата граду, а яз, богомолец твои, другими враты из града; не достоит бо нам того ни слышати, не токмо видети, поне же бо (потому что. — Н. Б.) възлюбив и похваливыи чюжую веру, то своей поругался есть» (31, 299).

Иван немедленно отозвался на ультиматум митрополита. «Слышав же сие князь великы от святителя, посла к тому лягату, чтобы не шел пред ним крыж (польское наименование четырехконечного католического креста. — Н. Б.), но повеле скрыти его. Он же постоа мало о том и по том сотвори волю великого князя, а боле стоал о том Фрязин наш Иоанн денежник, что бы то учинити честь папе и тому послу его и всей земли их, како тамо ему чинили…» (31, 299).

Некоторые новые подробности этого примечательного эпизода сообщает Львовская летопись: «Егда же приеха с царевною Фрязин, посла князь великий боярина своего Федора Давыдовича (героя битвы на Шелони воеводу Федора Давыдовича Хромого. — Н. Б.) противу, и повеле крыж у легатоса отнявши, да в сани положити, а Фрязина поимати да и пограбити; то же все сътвори Федор, за пятнадцать верст встретил еа. Тогда же убояся легатос» (27, 299).

В четверг 12 ноября 1472 года Софья, наконец, прибыла в Москву. В тот же день состоялось ее венчание с Иваном III. Очевидно, этот день был избран не случайно. На следующий день праздновалась память святого Иоанна Златоуста — небесного покровителя московского государя. Службы в его честь начинались уже 12 ноября (139, 353). Отныне и семейное счастье князя Ивана отдавалось под покровительство великого святителя.

Официальные великокняжеские летописи утверждают, что Ивана и Софью обвенчал сам митрополит Филипп в деревянной церкви, устроенной внутри строящегося тогда нового Успенского собора (31, 299). Однако неофициальные летописцы, которым в данном случае следует верить, сообщают иное. Обряд венчания совершал «коломенский протопоп Осея» (Осия), «занеже здешним протопопом и духовнику своему не повеле, занеже вдовцы» (27, 299).

Странная ситуация, сложившаяся вокруг великокняжеского венчания, отчасти объясняется церковными канонами. Иван III вступал во второй брак, который осуждался Церковью. На вступающего во второй брак налагалась епитимья: отлучение от причастия на год (45, 325). Священнику, венчавшему второй брак, запрещалось присутствовать на свадебном пиру, «понеже двоеженец имеет нужду в покаянии» (правило седьмое Неокесарийского поместного собора). Венчать второй брак митрополиту было неуместно. И по каноническим причинам, и по самому отношению к «римско-византийскому» браку Филипп уклонился от совершения таинства.

Протопоп московского Успенского собора и духовник самого великого князя оказались неподходящими фигурами для совершения столь важного действа по той причине, что оба были вдовыми попами. Согласно правилу святого митрополита Петра, овдовевшие священники обязаны были принимать монашество. При этом они могли остаться в миру, что обычно и делали. Но, во-первых, такой вдовый поп считался как бы неполноценным, а во-вторых, иеромонахам по уставу не разрешалось совершать венчание. В итоге для венчания Ивана III с Софьей и был приглашен протопоп (глава белого духовенства) второго по значению города Московского княжества — Коломны.

Наконец, венчание состоялось. Софья стала полноправной великой княгиней Московской. Но страсти, вызванные этой историей, не утихали еще довольно долго. Легат Антонио Бонумбре провел в Москве два с лишним месяца. Пылая ненавистью к «латинянам», митрополит решил посрамить «лягатоса» в публичном диспуте о вере. Он тщательно подготовился к спору и даже призвал на помощь знаменитого на всю Москву своей ученостью «книжника Никиту поповича». В урочный день Антонио Бонумбре был призван к митрополиту, который стал предлагать ему свои вопросы. Однако легат уже кое-что понял в русской жизни. Спор со святителем мог ему дорого обойтись. И потому он предпочел отмолчаться, сославшись на отсутствие необходимых для диспута священных книг. «Он же ни единому слову ответа не даст, но рече: „нет книг со мною“» (27, 299).

В понедельник 11 января 1473 года папский легат вместе со своей свитой и другими участниками римско-византийского посольства покинул Москву. На прощанье князь Иван вручил ему дары для передачи папе.

На фоне всех этих событий и разворачивалось строительство нового Успенского собора. Оно стало своего рода ответом митрополита и разделявших его негодование московских ревнителей благочестия на происки униатов и «латинян». По замыслу Филиппа, московский собор должен был по своим формам повторить Успенский собор во Владимире, но при этом быть на полторы сажени шире и длиннее. Здесь ясно читалось некое назидание: Москва хранит и приумножает традицию древнего владимирского благочестия. Одновременно собору предназначено было стать символом политической преемственности Москвы от Владимира и Киева. Идея преемственности власти являлась стержнем всей московской концепции Русской земли как «вотчины» московского великого князя, впервые четко сформулированной в период подготовки первого похода Ивана III на Новгород.

Подготовительные работы начались осенью 1471 года. «Тое же осени Филипп митрополит повеле готовити камень здати (созидать. — Н. Б.) церковь святыа Богородица» (31, 292). Огромные глыбы белого камня-известняка вырубали в мячковских карьерах на Москве-реке, а затем на санях везли по льду реки до самого Кремля. Тем же способом доставляли и бревна для строительных лесов и прочих надобностей. Везти все эти тяжести на телегах было попросту невозможно.

Тогда же митрополит занялся и подысканием мастеров, способных построить это небывалое по величине сооружение. За два столетия монгольского ига русские зодчие отвыкли строить большие соборы. Вся их небогатая практика «каменного дела» сводилась в основном к небольшим бесстолпным или четырехстолпным одноглавым храмам, примером которых могут служить некоторые сохранившиеся доныне древние соборы подмосковных монастырей (Троице-Сергиева, Саввино-Сторожевского, Благовещенского на Киржаче), а также многочисленные новгородские церкви XIV–XV веков.

И все же умельцы нашлись. Об их происхождении и предшествующих работах летописи умалчивают. Сообщается лишь об их решающем разговоре с митрополитом, который «призва мастеры Ивашка Кривцова да Мышкина и нача им глаголати, аще имутся делати? Хотяше бо велику и высоку церковь сътворити, подобну Владимерской святей Богородицы. Мастери же изымашася (взялись. — Н. Б.) ему таковую церковь въздвигнути» (27, 297). После этого они отправились во Владимир, где произвели точные обмеры древнего Успенского собора (31, 293).