Фотография с прицелом - Виктор Пронин

– Черт его знает, – вяло ответил Вадим Кузьмич, заталкивая руку в рукав плаща. Пиджак на нем сбился комом, плащ оказался перекошенным, но Анфертьев не замечал этого.

– Вадим! – произнесла Наталья Михайловна ошарашенно. – Да ты небрит!

– Думаешь, Следователь это заметит?

– Тебе мало, что заметила я?

– Если бы я взялся исправлять все недостатки, которые ты во мне видишь… У меня бы ни на что другое не осталось времени.

– А зачем тебе еще на что-то время? По-моему, самое достойное занятие для мужчины – исправлять недостатки, замеченные женщиной. Учти, Анфертьев, я вижу далеко не все, я ко многому привыкла, со многим смирилась. Свежий взгляд рассмотрит куда больше, он будет безжалостнее и потому справедливее.

– Ты полагаешь, что безжалостность и справедливость…

– Да! – ответила Наталья Михайловна уже из прихожей. – Да! – повторила она с лестничной площадки. – Да! – донесся ее голос с улицы.

Анфертьев отвел Таньку в сад, вернулся домой, медленно разделся, бросив в кресло плащ, пиджак, рубашку. Он хотел бросить в эту кучу и галстук, но с удивлением обнаружил, что на нем нет галстука. Анфертьев озадачился, пригорюнился. Надо же, подумал он, похоже, со мной что-то происходит…

– Так нельзя, с этим надо бороться, – проговорил он подвернувшиеся слова и отправился бриться. А через полчаса поймал себя на том, что сидит на краю ванны, уставившись в махровое полотенце производства Китайской Народной Республики. На полотенце были изображены диковинные птицы с длинными хвостами, но от многократной стирки хвосты поблекли, повылезли и птицы стали похожи на обыкновенных кур.

С трудом поднявшись, Анфертьев заставил себя побриться, надел голубую рубашку, постоял перед дверцей шкафа, выбирая галстук. Безошибочно взял темно-синий, гладкий и, остановившись перед зеркалом, неприязненно осмотрел себя.

– Да, старик, – сказал он вслух, – что-то, я смотрю, большие деньги если и повлияли на тебя, то далеко не в лучшую сторону. Хиреешь, старик. И что-то не торопишься вынести с завода эту паршивую папку с мешком внутри, не торопишься…

Он попытался понять почему. Страшно? Нет, теперь это можно сделать спокойно, вынести в фотосумке, можно каждый день брать по пачке, по две, по три… Нет. Он даже заметил за собой нежелание смотреть на дверь архива. Иногда накатывалось желание, чтобы в квартире сделали обыск и убедились в его честности, хотелось, чтобы за ним следили, записывали бы все его покупки и чтобы каждый раз убеждались: он не тратит ни копейки сверх того, что зарабатывает. Он стал брать билеты в автобусе, чего раньше избегал. Как-то продавщица дала ему лишнее яйцо, и Анфертьев с гордостью за самого себя это яйцо ей вернул. Как-то его охватила полнейшая уверенность в том, что за ним следят, и он начал вести себя подчеркнуто раскованно, показывая невидимым наблюдателям свою беззаботность. И даже то, что он не торопился брать мешок из архива, наполняло его надеждой, что все происшедшее еще может обернуться шуткой и он еще подумает, он еще решит, как ему поступить.

– Присаживайтесь, Анфертьев, – сказал Следователь, когда Вадим Кузьмич вошел в кабинет. – Что нового?

– Что у меня может быть нового… Сделал витрину передовиков производства, альбом для треста – история становления нашего завода. Подчуфарин сына в армию провожал, нужно было отснять пару пленок… Вот и все.

– Небогато, – вздохнул Следователь. – У нас тут события куда серьезнее… Борис Борисович Квардаков прошлой ночью покончил с собой.

– Не понял, – с трудом произнес Анфертьев, боясь поверить в услышанное.

– Да-да, – кивнул Следователь. – Так и есть.

– Квардаков умер? – выдохнул Анфертьев, ощутив вдруг тошноту и слабость.

– Повесился.

– Но ведь в камере люди!

– Он сделал это ночью, когда все спали. И потом, Вадим Кузьмич, камера – это не место, где царит атмосфера дружбы и взаимопомощи.

– И ничего нельзя изменить? Ничего нельзя сделать?

– Что сделать… Похоронить надо.

– Но почему он… почему он так поступил?

– Помните, я сказал ему, что будет суд… А он ответил, что суда не будет. Теперь вы понимаете, что он имел в виду? Предстоящий суд почему-то произвел на него очень сильное впечатление… Странно. Человек, решившийся на подобное преступление… не должен вешаться. Он уже через многое перешагнул, и ему в общем-то плевать, что о нем подумают, увидят ли в президиуме или на скамье подсудимых… А тут вдруг болезненно обостренная порядочность. Грабители так не поступают. Что вы думаете обо всем этом, Вадим Кузьмич?

– Что думаю… Похоже, я был прав, не веря в виновность Бориса Борисовича. Теперь и вы со мной соглашаетесь.

– Соглашаюсь, – кивнул Следователь, не сводя взгляда с Анфертьева. – Но ваша настойчивость или, скажем, упрямство… обрели другой смысл. То, что ваша правота подтвердилась столь неожиданно, необратимо и столь убедительно… меня настораживает.

– Вы поверили уликам, а я поверил человеку, – сказал Анфертьев первое, что пришло на ум.

– Хороший ответ. Но это слова… За ними пустота. Ни доводов, ни доказательств, ни объяснений.

– Если бы я постоянно умел объяснять свои поступки, обосновывать их, подкреплять доводами и доказательствами, то я не работал бы фотографом на заводе по ремонту строительного оборудования.

– И это хорошо. Четко. Но это как раз и доказывает, что при желании вы можете обосновать свои поступки, – улыбнулся Следователь, показав длинные желтые зубы. – А знаете, Квардаков завещал вам свою машину.

– Что?! – Анфертьев распрямился на стуле.

– Да-да, все так и есть. Накануне днем он вызвал в камеру нотариуса и оформил все необходимые документы. Теперь вы являетесь полноправным владельцем «Жигулей». Поздравляю.

– Спасибо, – механически ответил Анфертьев. – Большое спасибо… Но здесь какая-то ошибка… Он не мог… Это невозможно!

– Но почему же? Он поверил в вас так же, как и вы в него. – Следователь опять улыбнулся, и на этот раз Анфертьев заметил, что зубы у него необыкновенно высокие, с небольшими, еле заметными щелочками. – Вот эти документы… Взгляните… Все правильно, – вполголоса говорил Следователь, раскладывая перед Анфертьевым листки бумаги. – В том-то и дело, что все правильно. Это достойный подарок за вашу веру в человека… Хотя она и не согласуется со здравым смыслом.

– А много ли есть вещей на белом свете, которые бы полностью согласовывались со здравым смыслом? Истина, порядочность, любовь – все это в стороне от здравого смысла. Я вам назову десятки имен, которыми гордится человечество, но эти люди только и делали, что поступали против здравого смысла. Разве не так?

– Все правильно, – вздохнул Следователь. – Все правильно. Я еще раз убедился в том, что вы очень цепкий спорщик… когда это вам нужно. Если вы так отстаиваете право человека на отход от общепринятых норм, если вы видите в этом доблесть и готовы призвать в свидетели великих прошлого и настоящего… Это…