Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние - Юлиан Семенов

– Трое.

– «ДСК» по инициалам есть?

– Нет. Пропали Лазарев, Мишин и Курдюмов. Ни одного Сергея и Дмитрия среди них нет.

– Ну и что?

– Работаем.

– А как дела у науки? Что-нибудь с пальцев убитого получить можно?

– Пока нет. По формуле Пирсона пришли к выводу, что покойник был невысок ростом – сто семьдесят один сантиметр, обувь носил сорокового размера. Никаких характерных признаков, свидетельствующих о личности убитого или роде занятий, установить не удалось.

– Пока не удалось или совсем не удалось?

– Совсем не удалось, – ответил Жуков. – Эксперты бьются с пальцами, может быть, удастся вытянуть на дактилоскопию…

– Думаете, был судим?

– Думаю, товарищ полковник. Иначе откуда флотская форма, если никто из моряков не пропадал?

– Думаете, подбросил убийца, чтоб нас с толку сбить? Возможно такое?

– Судя по тому, что Загибалов работает на бойне и знает, как расчленять туши, также был судим, позволяет предположить, что его навещал человек именно с уголовным прошлым.

– Когда получили данные, что он по профессии раздельщик туш?

– Перед началом совещания.

– Чего ж с этого не начинали? – раздраженно спросил Костенко, поднимаясь.

– Если б с этого мы начали, кончать было б нечем, – ответил Жуков, тоже раздраженно. – И два чемодана у него стоят, от того самого гостя.

– Прокуратуру поставили в известность?

– Прокуратура в обыске отказала.

– До того, как вы установили там чемоданы?

– До.

– Сейчас должна дать санкцию. Едем к ним, думаю, выпросим.

– Дай-то Господь, – ответил Жуков, пропуская Костенко перед собой.

– Погодите, Загибалов, погодите… Я про Фому, а вы про Ерему. – Костенко поморщился, неторопливо закурил. – Вы мне толком ответьте: чьи это чемоданы и что в них лежит?

– Так я ж десятый раз отвечаю: чемоданы моего дружка по колонии, вместе чалились, а что в них – не знаю.

– «Дружок», «не знаю»… Это ж детский лепет, Загибалов, вы кодекс знаете не хуже меня… Как дружка зовут?

– Не знаю.

– Как же вы с ним общались, с дружком-то?

– Так кличка у него была.

– Какая?

– Нескромная.

– Здесь женщин нет.

– Матерная была кличка.

– Значит, как зовут его – не знаете?

– Не знаю, как перед Богом – не знаю.

– А в чемоданах что?

– Откройте да посмотрите.

– Товарищ полковник, – Жуков стоял на пороге комнаты, – вы в коридорчик выгляньте. А ты сиди, сиди на месте, Загибалов, сиди и не прыгай.

Костенко вышел в коридор, где стояли понятые и еще три милиционера.

– Вот, – сказал Жуков, – кровь, товарищ полковник. И на полу, и на обоях. Кровь, чтоб мне свободы не видать.

– Хорошо говорите, – усмехнулся Костенко. – Красиво.

– Так ведь всю жизнь с урками… Иной раз жене говорю, словно на этап отправляю: «Шаг влево, шаг вправо считаю побегом». Так что прошу простить. Обрадовался я, поэтому и заговорил приблатненно: кто б стал на эти бурые пятна внимание обращать – кухня на то и есть кухня, чтоб в ней мясо разделывать.

– Давайте-ка вырежем кусок обоев, товарищ Жуков, – сказал Костенко. – И выпилим эту часть кадки – на ней тоже вроде бы кровь, а?

– Нет. Не кровь, – убежденно сказал Жуков. – Это у нас с Кавказа привозили гранатовый сок, все на нем помешались, чтоб пищу заправлять, потому как витамин. Я его цвет от крови сразу отличу.

– Значит, выпиливать кадку не будем?

– Не надо, товарищ полковник, и так дел невпроворот… А вот здесь… Ну-ка, ножку стола поднимите… Еще выше… Новиков, помоги, чего рот разинул?! Нагнитесь, товарищ Костенко, ко мне нагнитесь… Вот здесь кусок пола выпилить надо – это уже точно: кровушка.

Вернувшись в комнату, Костенко сел рядом с Загибаловым, придвинулся к нему, тронул за колено – тот неторопливо отодвинулся:

– Не надо, полковник, вы мне дружбу не вяжите, все равно не ссучите.

– Неумно отвечаете, Загибалов, потому как раздраженно – с одной стороны, а с другой – страх в вас вижу. А боятся только те, кто чувствует за собою вину.

Загибалов странно усмехнулся, сокрушенно покачал головой:

– Иные с рождения страх чуют, с кровью передалось.

– Историей увлекаетесь?

– А чего ей увлекаться-то? Куда ей надо, туда и пойдет; не жизнь, а сплошная автоматическая система управления.

Тут пришла очередь Костенко усмехнуться – он начал испытывать интерес к этому громадному человеку, в маленьких стальных глазах которого была видна мысль, как он ни старался играть дурачка – тюремная, видимо, привычка; вторая натура, ничего не поделаешь; дурачку порою живется легче, особенно в трудных ситуациях.

– Чемоданы не вскрывали, Загибалов?

– Не имею привычки в чужой карман заглядывать.

– Хорошая привычка. – Костенко обернулся и попросил милиционера, стоявшего на пороге: – Пригласите, пожалуйста, понятых.

В чемодане было барахло: поношенная кожаная куртка, ботинки, носки, две пары брюк, меховая безрукавка; в кармане этой-то безрукавки Костенко и нашел профсоюзный билет на имя Дерябина Спиридона Калиновича. ДСК.

Костенко поднял глаза на Загибалова:

– В какое время Спиридон от вас ушел?

– Ночью.

– Зачем скрывали, что знаете его имя?

– А я и…

– А я и… – передразнил его Костенко. – Откуда он приехал?

– Не знаю.

– И фамилии не знаете?

– Ну Дерябин.

– А молчали…

– Я-то завязал, а он, может, в бегах.

– «Может» или наверняка?

– Про такие вещи впрямь не говорят, ждать надо, пока сам решит открыться.

В комнату заглянул Жуков:

– Товарищ полковник, вас Москва требует.

Костенко поднялся:

– Я скоро вернусь, Загибалов. Подумайте, может, есть резон самому сказать правду. Это не милицейские фокусы – это закон: признание облегчает участь.

– Слыхал, – ответил Загибалов. – Как же, как же…

– Когда жена придет с работы?

– У ней сегодня вечерняя смена, поздно придет.

– Адрес какой?

Жуков, усмехнувшись, откликнулся: