По ту сторону фронта - Георгий Брянцев

Фашистские изверги угоняли с собой народ: стариков, женщин, детей. Люди посильнее и посмелее уходили в леса. В эти дни гитлеровцы особенно боялись лесов, — там безраздельно властвовали партизаны.

Радио ежедневно извещало мир о новых победах советских войск. В Москве гремели победные салюты.

Костры гасли. К ним подступала ночная тьма. Лес окутывался мраком, погружался в сон. Но шумный партизанский лагерь не затихал.

Сегодня утром Большая земля передала радиограмму:

«Примите шесть транспортных самолетов с десантом между часом и двумя ночи, сообщите немедленно сигналы. Гурамишвили».

— Что же они придумали? — сказал Зарубин, прочтя радиограмму.

— Взаимодействие, надо полагать, — высказал предположение Добрынин. — Совместный удар. Время подошло.

— Пожалуй, так, — согласился Зарубин.

Принимать самолеты решили на двух полянах, лежащих друг от друга в полутора-двух километрах. Это ускорит высадку десанта.

Подготовка началась с полудня. Разделились на две группы: Зарубин и Костров распоряжались на одной поляне, Добрынин и Веремчук — на другой. Вблизи от посадочных площадок выставили охранение. На случай появления ночных истребителей врага приготовили пулеметы.

В десять вечера ночное небо наполнилось гулом моторов. Это шли на запад наши тяжелые бомбардировщики. Шли беспрерывными волнами, и казалось — конца им не будет. Гул то стихал, то усиливался, мощный и грозный.

Ночь теплая. После дневных хлопот Кострова клонило ко сну. Он с трудом противился этому желанию: вставал, прохаживался по поляне, подходил к беседующим партизанам, непрерывно курил.

Зарубин лежал у края поляны и всматривался в небо.

— Ты слышишь что-нибудь? — спросил он Кострова. — Кроме гула самолетов.

Костров прислушался.

— Приляг сюда, — Зарубин показал на свою плащ-палатку. — Приложи голову к земле. Ну как?

Да, земля доносила гул канонады, еще далекий, едва уловимый, но звучащий, как радостная, волнующая музыка. Костров пристроил поудобнее голову, улегся и замер, ловя звуки этой победной мелодии. И тотчас же закрылись глаза и вокруг стало тихо. Костров заснул.

Три самолета благополучно сели, высадили десант и вновь поднялись в ночное небо. На все это потребовалось только сорок две минуты.

Поляна мгновенно наполнилась говором, шумом.

— Никому не расходиться! Остаться на местах!

— Где наш командир отделения?

— Ящики с гранатами сносите в одно место!

— Челноков! Челноков! — громко кричал кто-то.

— Ты что, домой пожаловал?

— Так точно, товарищ гвардии лейтенант, домой. Отсюда до моей деревни не больше десяти километров. Места все знакомые.

— Гм… — недоуменно протянул лейтенант, не зная, что ответить. — Домой или не домой, все равно не шуми…

— Слушаюсь! — И уже тихо десантник опять позвал: — Челноков! Где же тебя нечистая носит?

— А из какой деревни будешь? — полюбопытствовал подошедший партизан.

— Из Выселок.

— Знаем… знаем…

— Ты из местных тоже?

— Нет, я из Донбасса, но в основном тут местные. Односельчан найдешь.

Несмотря на незнакомую обстановку и темноту, десантники действовали уверенно, быстро перетаскивая ящики с гранатами и минометы в одно место. Все они были налегке, в летней одежде, в пилотках, в пятнистых маскировочных халатах.

Гурамишвили высадился на другой поляне. Костров с Зарубиным направились туда и встретили его на полпути. Он шагал рядом с Добрыниным и Веремчуком. Все трое громко беседовали, смеялись.

— Ну вот, повоюем хоть немного вместе, — сказал Гурамишвили, пожав всем руки. — Где моих ребят разместить?

— Как где? В лагере. Пусть сюда идут. Веремчук, распорядись, — приказал Зарубин. — Да пусть наши ребята груз помогут перетаскать.

— Покормить же людей надо, — сказал Добрынин.

— И не думайте, — запротестовал Гурамишвили. — У них сухой паек на четверо суток.

— А потом? — спросил Костров.

— А потом подоспеют полковые кухни и перейдем на обычный горячий рацион, — рассмеялся Гурамишвили. — По секрету, между нами говоря, наши передовые части в шестидесяти километрах от города. Понятно?

Кострову от этой вести стало вдруг жарко.

Наши части в шестидесяти километрах! Еще несколько дней, и кончится лесная партизанская жизнь. Эта мысль вызвала незнакомое, большое и торжественное чувство ожидания великих перемен.

— Как далеко стоит бригада Рузметова? — спросил полковник, когда пришли в лагерь. Он распорядился вызвать командно-политический состав бригады. К Рузметову послали двух верховых.

— К утру приедут? — спросил Гурамишвили.

— Безусловно.

— А теперь бы прилечь да вздремнуть немного, — предложил полковник. — Силенки поберечь надо для важных дел.

…Костров проснулся чуть свет. В землянке было полно народу: знакомые и незнакомые люди.

Они горячо обнялись с Рузметовым и Охрименко, — это была их первая встреча после возвращения Кострова и Зарубина из госпиталя.

Познакомились с командирами отрядов и политруками Давыдовым, Котельниковым, Чугуевым, Апресьяном, Трухачевым. В большинстве это были кадровые армейские командиры.

— Внимание, товарищи! — раздался среди общего шума спокойный голос Гурамишвили, и сразу стало тихо. — Время не ждет, надо во всем успеть разобраться и начинать действовать. По данным, которыми мы располагаем, фашисты в этом районе задерживаться не собираются.

Все переглянулись.

— Они попытаются оторваться от наших частей, сохранить живую силу, технику, подойти к реке и закрепиться на правом берегу. Вот здесь. — Полковник показал на карте пальцем. — В их распоряжении пока что железная дорога и два шоссе. За город они особенно держаться не будут, но постараются его разрушить, сжечь, подорвать. Перед нами поставлена задача: оседлать железную и обе шоссейные дороги, лишить противника возможности организованно отойти к реке, помешать ему перебраться на тот берег и закрепиться. Стало быть, переправы надо захватить и держать в своих руках. Железнодорожный мост во что бы то ни стало надо спасти. Он нужен Красной армии. Город мы тоже не позволим подвергнуть разрушению. Большего от нас сейчас не требуется. Понятно, товарищи? — И, не ожидая ответа, полковник продолжал: — Бригада Рузметова выходит на старое шоссе и держит обе переправы, бригада Зарубина — на новое. На мою долю остаются железная дорога и мост. На город будем наступать всеми силами с трех сторон.

— Когда выступать? — спросил Охрименко.

— Скажу дополнительно. Это зависит не от меня. Оставьте надежных связных, а сами возвращайтесь в свои отряды и подготавливайте народ.