Книга духов - Джеймс Риз

До меня долетел их привычный уже шепот. Это звучали остатки жизни, которая постепенно покидала мертвецов, растворялась сперва в земле, потом в воздухе, затем уносилась прочь. Вернусь к сравнению с железом. Представьте себе, что вы стукнули одним железным прутом о другой, и вот они дрожат – такой же шум идет от мертвых. Иной раз в нем можно уловить речь или другие осмысленные звуки. Но говорить пытаются только самые беспокойные. Их слышат не многие, однако они надеются, ждут, что явится кто-нибудь вроде меня.

Той ночью это был гомон, не слова, и я, ступая от могилы к могиле, не обращала внимания на гул голосов. Луна сбросила с себя покрывало облаков и ярко сияла над землей горшечника; при ее свете я разыскивала могилу Мамы.

Она скоро нашлась – дыра, размером меньше, чем нужно. Мелкая, квадратная, телу, чтобы уместилось, нужно было придать скрюченную позу зародыша или подогнуть под него сломанные члены. Земля, мягкая, еще не осевшая, высилась холмиком. Я с легкостью отрыла три, четыре фута.

Разрывая могилу, я, конечно же, потревожила должников, тех беспутных, безымянных покойников, которых жители Ричмонда год за годом сюда сваливали; их голоса звучали все громче. На этом фоне я время от времени различала мольбы. От их смятения дождь припустил сильнее, и вскоре я погрузилась по колено в грязь. Но я не останавливалась, и наконец мои пальцы нащупали материю: мешок? саван? Да, они зашили Маму Венеру в саван и без гроба опустили, скрюченную, прямо в могилу.

Она была легкая, как воздушный змей. За несколько недель черви еще не сглодали плоть, и я чувствовала ее сквозь ткань. Видеть я ничего не видела, саван был плотно зашит.

Я подняла ее, держала на руках, повторяя бесчисленные пьета. Встала и двинулась к воротам кладбища, глухая к взывавшим мертвецам. Я была исполнена решимости, но мертвецы смущали все мои чувства, в том числе и шестое, ведьмино, – силу, так сказать. Да, именно благодаря возросшей силе я смогла той ночью противостать мертвым.

Мертвым, у которых, как всегда, было два устремления: вернуться к любимым и восстановить справедливость. Они, подобно узникам, жаловались на то, что безвинно попали в заточение. Но чем я могла помочь? Ничем. Во всяком случае, той ночью. О, наверное, мне нужно было как-то попытаться, нужно было выслушать их призывы, на какие-то откликнуться. Но нет, я, можно сказать, перешагнула через их души, сыпля извинениями, как семенами. Я отговорилась спешкой. Им в самом деле спешить было некуда, а я торопилась изо всех сил, меня ждал Эли. Вернее, нас. В округлой тени церкви Поминовения.

Неся Маму Венеру из могилы, я заметила, что в саване… что-то перемещается. Не извивается, не корчится, нет. Оно было не живое само по себе, но и не мертвое. Скажу «беспокойное» – этого достаточно.

Я заговорила, успокаивая ее, умиротворяя. Сказала прощальные слова и изложила намерения, которые у меня возникли в тот же день.

С моей стороны это был смелый поступок. Не меньшая храбрость потребовалась, чтобы завладеть тележкой и инструментами могильщика, посадить Маму в тележку и повезти по улицам Ричмонда. Смелый поступок – доставить тело на то место, где много лет тому назад его постигла первая смерть.

Дождь лил вовсю, по улицам струились потоки. Он смыл кладбищенскую грязь, но тонкая одежда облепила меня, как вторая кожа. Дрожа всем телом, я везла дальше свою необычную тележку. Когда мы приблизились к церкви, я почувствовала… да, почувствовала, но также и увидела: мешок задвигался. Теперь, да – он извивался и корчился, и это меня подбодрило. Провидица, похоже, распознала мои намерения и была с ними согласна.

И я смогла проникнуть взглядом сквозь мешок… Храбро.

Элифалет меня ждал. Годами прислуживая Герцогине, он приучился ни о чем не спрашивать, и его выучка в тот день порадовала меня даже больше, чем обычно. Если бы мне пришлось изложить свой план с начала до конца, я, убедившись в том, насколько он нелеп, утратила бы кураж и все было бы потеряно.

Разумеется, путешествуя на юг на морском судне и в карете, я рассказала милому Эли про Маму Венеру если не все, то многое. И должно быть, похвалы мои прозвучали убедительно: той ночью Элифалет Риндерз, снимая с тележки останки Мамы Венеры, проявил такую почтительность, с какой к ней редко кто относился при жизни.

Мы пробрались к боковым дверям церкви.

Луна скрылась и не выдала нас. Дождь полился сплошными струями, серебряными на черном ночном фоне. И в тот самый миг, когда я подбирала булыжник, чтобы сбить замок, небо пропорола ослепительно белая молния. Мы втянули головы в плечи, ожидая грома. Да, погода менялась к худшему. Странное это было приветствие от мертвых обитателей склепа, как один неуспокоенных: такая жестокая смерть, такая тесная могила.

– Эли, – произнесла я, когда мы были в церкви, – я не знаю, чего ожидать от этой ночи. Если я отключусь – на час или дольше или на веки вечные, – позаботься обо мне.

– Не отключишься, – заверил он. – Герцогиня говорит, ты сама не знаешь, насколько ты сильная. Ну все, пошли. Вперед!

Эли пошагал следом за мной, оба мы жались к изогнутой стенке. Было темно, только за цветным стеклом – синим, красным, золотым и зеленым – вспыхивали молнии. Эти окна… Стекла дрожали под ветром – вот-вот на нас посыплются многоцветные осколки.

Надо бы спуститься, решила я, и побыстрей. Я обернулась к Эли, который легко, как пушинку, нес тело. Вглядываясь при неверном свете мне в лицо, он произнес:

– Ты не та ведьма, какой была час назад. Твои глаза… в них держится жаба. Мне известно, что это значит… Нет, нынче ночью ты не отключишься.

Мы пересекли церковь и в полной темноте стали спускаться по узкой винтовой лестнице. В подполье. Тьма стояла непроглядная, из склепа веяло не по сезону пронзительным холодом.

У подножия лестницы я присела. Элифалет передал мне Маму Венеру – ему нужно было подняться за инструментами, которые я оставила в тележке гробовщика. Да, я сидела и нашептывала, умиротворяя мою подопечную, так как она была неуспокоенной. Я ощущала, как у меня на коленях тихо трутся одна о другую кости, как из-за этого с них спадает плоть. У меня в голове возникла только одна мысль: пой, пой! Не припомнив ни одной колыбельной, я обратилась к песне, которую как-то пела Селия:

Слышится музыка над головой:

Это Бог, Он где-то со мной.

Над моей же головой звучали только порывы ветра, к которым присоединились затем шаги спускавшегося Элифалета.

Эли вернулся с инструментами, а еще он нашел фонарь. При его свете мы втроем пошли вглубь, скрючившись в три погибели под низеньким потолком; дорогу в склеп нам указывали волны холода. Пол был неровный, на глине попадались немаленькие камни, неуверенно ступавшей ведьме было где споткнуться, а я теперь сама несла Маму Венеру, чтобы она не напугала Элифалета своим… чем? Своим нетерпением?

Элифалет знал, что или, точнее, кто содержится в гробнице. Чувствовал ли он их так же, как я? Ну нет, едва ли. Тем не менее что-то необычное он ощущал, таким притихшим я его видела редко. При свете фонаря, который нес Эли, сияли белки его широко открытых глаз.