Голодная бездна. Дети Крылатого Змея - Карина Демина

Небо кувыркалось.

Пыталось стряхнуть. И сбить. Размазать наглеца по земле, втереть его в грязь, а то и ниже, скормить черной земляной пасти. Силы таяли.

Уходили.

И борьба, наверное, была бессмысленна, но Зверь не умел отступать. Отяжелевшие крылья с трудом удерживали тело его и поднимали выше.

Взмах за взмахом.

Если взлететь выше бури…

…не позволят.

Мелькнула и исчезла темная тень.

…показалось.

…кто еще посмеет бросить вызов буре?

Ему не победить.

Даже если соберет на шкуру все треклятые молнии, даже если попытается выпить каждую тучу, ему не победить…

…трещит дамба.

…и Зверь видит, как разлетаются вдребезги щиты ее. И вода с радостным воем поднимается, чтобы перемахнуть барьер… и отступает.

Смиряется.

Отползает, кланяясь угодливо существу, которое некогда было женщиной. Руки ее пусты, и ладони раскрыты. Она пришла с миром, и вода знает это.

…хватит войны.

Ветра впиваются в косы чернокожего горбуна, а он лишь пританцовывает, перебрасывая с ладони в ладонь дубинку. И Мэйнфорд знает, если дубинка коснется земли, город не устоит.

Ветра смеются.

Горбун с ними.

И земля, слыша смех его, спешно затягивает черные провалы. Раны зарастают.

Невозможно!

…Бездна смотрит на Мэйнфорда глазами огромного Змея. Он велик и пернат, и каждое перо — драгоценность. Зверь помнит.

И Мэйнфорд.

Немного.

— Дети, — говорит Змей, печально качая четырехугольной головой, и слова его ядом летят на землю. — Как же вы нас утомили…

Разноцветные крылья его становятся радугой. И ливень, пробиваясь сквозь них, окрашивается в синий, желтый, зеленый…

…красный рубиновый.

…солнечный золотой.

И этот дождь земля принимает с благодарностью. Она устала. Она действительно устала и сама вот-вот расплачется. Если, конечно, не найдется никого, кто сумеет утешить.

Мэйнфорд готов спуститься.

Или Зверь в нем.

Но взгляд Крылатого Змея держит.

— Не стоит. Женщинам иногда нужно поплакать. Так им становится легче, — в глазах этих виден Зверь, жалкое существо, мнившее себя могущественным. И долг его — помешать богам…

Или нет?

Зачем мешать той, которая гладит воду, и отступает, позволяя морю принести дары, будь то драгоценные раковины или мертвецы. Их на дне Залива куда больше, нежели раковин.

…полиции придется заняться каждым.

Опознание.

Или жалкие попытки того. Открытые дела. Очередные висяки…

— Я должен, — Мэйнфорд усилием воли отгоняет ненужные мысли. Не его это ныне дело. — И вы… должны вернуться…

— Мы вернулись.

Змей улыбается.

Никогда Мэйнфорд не подумал бы, что змеи способны улыбаться.

А ведь и вправду вернулись.

И сила, накопившаяся в буре, собравшаяся со всего Нового Света — теперь Мэйнфорд видел, сколь наивен был, полагая, что сумеет совладать с нею, — уходила в приоткрытую дверь.

Правильно.

Бездна всегда голодна, но… быть может, она хоть ненадолго насытится? В буре столько всего. Отчаяния. Гнева. Ярости. Обиды и пустых молитв. Полумертвых надежд. Упущенных мечтаний.

Хватит, чтобы наполнить любой колодец.

— Ты понял, — крылья Змея растянулись над городом, и не было щита надежней.

— Я — да. А люди?

— Не обязательно рассказывать им все.

Конечно.

И быть может, странный этот разговор, его на самом деле нет, как нет и Змея, и богов, и остального… привиделось… и плевать, что на Острове расцветает сирень. А шатровые вязы очнулись ото сна, потянулись что к земле, что к свету.

Сами, без поддерживающих заклятий.

Кусты колючих роз выпустили стрелки, пока еще мягкие, слабые. Их надо укрыть до заморозков, ведь зима придет. Сколько бы божественной благодати ни пролилось, зима все одно придет.

Настоящая.

Яркая.

Со снегом и ледяным ветром. С солнцем, что, отраженное витринами и льдом, ослепляет. С верой…

…Мэйнфорд давно не был в храме.

И не станет заглядывать. К чему молитвы, если боги…

— Лети, малыш, — Крылатый Змей легонько дунул. — Тебя ждут.

Он дунул, и горячий воздух окутал Зверя. Он пах лавандой… и, пожалуй, желтым песком, раскаленным, пустынным. И еще дегтем. Морем. Всем миром сразу.

Это дыхание опалило.

Излечило.

И придало сил.

Его ведь и вправду ждут. А город… город скоро очнется и решит, что ему вновь повезло.

— Люди не меняются, — Мэйнфорд должен был сказать это.

— Меняются, — возразил Змей. — Как и боги. Только не сразу…

Падение — это далеко не полет.

Похоже, но все одно не полет. Пусть ветер свистит в ушах и от восторга замирает сердце, но… падение — это лишь падение.

Заканчивается оно в темноте.

Кромешной.

Где она?

Тельма не знала. Но знала, что и здесь не одна, она слышала дыхание Тео.

— Поймал, — произнес он на ухо.

И рассмеялся.

Нет. Хватит с нее игр в прятки. И… если все получилось, то это разум Тельмы. Ее владения. Ее правила игры. А значит, пусть будет свет.

Свет вспыхнул.

— Думаешь, избавишься от меня? — он стоял рядом.

Мужчина?

Нет, не мужчина. Тот мальчик, невероятно хрупкий, будто стеклянный, с прозрачными волосами и глазами чуть навыкате.

— Думаю, да, — Тельма огляделась.

Ее мир… ее владения… здесь она если не бог, то почти. В конце концов, разве ее не учили управлять собственным разумом? И пришло время проверить, чему она научилась.

— Ты уйдешь раньше, — мальчик не боялся.

Пока.

Ему казалось, он видел всех чудовищ, которые только обретают по эту сторону Бездны. Но он ошибался. У Тельмы найдется чем удивить его.

И, отзываясь на ее желания, мир менялся.

Пророс под ногами моховой ковер. Заблестели в нем красные ягоды клюквы, такой крупной, аппетитной… всегда было сложно удержаться и не попробовать хоть одну. Но у Тельмы получалось.