Князь оборотней - Илона Волынская

— Не слушайте его, госпожа! — в другое ухо Эльги рыкнул второй тигр. — Вот я истребил стадо диких кабанов одним своим рыком! Они все умерли от разрыва сердца. Мяса хватило на всю Ночь! — Он подумал немного и добавил: — А задними лапами я в то же самое время еще рыбы на уху наловил.

— Замолчите! — Эльга одарила тигров таким взглядом, что оба бесстрашных охотника отпрянули. — А вас, господин кузнец… Я ненавижу! Вы обманули меня, а теперь унижаете, заставляя разговаривать с этими… животными! — И, резко повернувшись, принялась зло протискиваться прочь.

Хакмар и тигры дружно хмыкнули: тигры — обиженно, Хакмар — с недоумением, но и с облегчением тоже.

— И вправду странные вещи с местными людьми творятся, — останавливаясь рядом с Хадамахой, буркнула Золотая. — Первый раз вижу, чтобы девчонке наши парни не понравились.

— Если бы только с местными… — вспоминая слова Калтащ, пробормотал Хадамаха. Люди по всему Сивиру теперь относились к его соплеменникам, точно шаман Канда: как к животным, невесть каким шаманством пробравшимся в мир людей.

— Как бы с сестричкой Алтын от того какой беды не приключилось, — хмыкнула Золотая и на изумленный взгляд Хадамахи клыкасто ухмыльнулась: — Тигрица Алтын-Арыг, с которой, как ты говоришь, дрался коготь к когтю, мне сестра. Старшая. Должна была возглавить племя, да только сказала, что это не для нее — быть самой главной тигрой на крохотном кусочке тайги, когда есть целый огромный Сивир! Отец ее тогда чуть не загрыз…

Хадамаха поморщился: ему тоже было мало крохотного кусочка тайги и хотелось весь Сивир под лапы. Но думать одинаково с Алтын-Арыг было неприятно: коготь к когтю они с тигрицей только под конец сюр-гудского дела дрались, а до того — коготь против когтя.

— Если б Алтын вернулась, может, и мы бы из долгов выпутались. Ты ж своих у Канды выкупил, — насмешливо блеснула глазами тигрица. — Вот и договаривайся с ним насчет камлания, раз медведи лучше всех устроились. — И тяжелый подзатыльник швырнул Хадамаху в первые ряды толпы.

Аякчан уставилась на Канду горячим, как растопленный чувал, взглядом:

— Или пока я странствовала, Храм новый закон издал, чтобы местные шаманчики наши Буровые закрывали, когда хотели?

— Разрешение… От госпожи местной жрицы… — извиваясь, как змея под рогатиной, начал Канда.

— Это? — брезгливо спросила Аякчан, кивая на свиточек бересты в кулаке Канды. Шаман попытался спрятать бересту за спину… Звякнуло. Плотная ледяная корка сковала запястье и пальцы Канды. Аякчан шевельнула бровью. Парочка младших жрецов с Буровой подскочила, с легким скрипом вытащила сверток из неподвижных пальцев Канды. Аякчан снова шевельнула бровью. Младший жрец опустился на одно колено и, развернув свиток, поднял его на вытянутых руках поближе к глазам жрицы.

— Во дает! — Хакмар в полном обалдении глядел, как юная мать-основательница Храма, презрительно оттопырив нижнюю губку, изучает представленный документ.

— «Делай, что хочешь, только дай поспать, наконец!» — громко прочитала Аякчан выжженные на бересте неровные строчки. — Может, ты с этой писулькой и храмы закрывать начнешь? — задушевно поинтересовалась она. — Главный столичный, например? Так Ее Снежности и скажешь: шагай отсюда, храм закрывается! Я, стойбищный шаман Канда, так решил!

— У нас не стойбище — город! — вякнул из-за спины Канды дедок без коврика.

— И подати Храму вы тоже как город платите? — хищно возрадовалась жрица. — Вдвое больше?

Ответом ей было глубокое, прямо-таки мертвое молчание.

— Я так понимаю — нет. Будем жечь, — деловито заключила Аякчан. — За осквернение святыни.

— В чем осквернение-то? — заволновались в толпе.

— А в том, что подати — это святое! — ласково пояснила жрица.

— Не надо, госпожа жрица! — виденная Хадамахой баба прорвалась вперед, расталкивая локтями помрачневших людей. — Дети малые дома остались, пощадите! Скажи ей, шаман, что нам говорил! Городом мы для торговой выгоды назвались, чтобы с лесных брать побольше! Так-то мы подати платим, не сомневайтесь, госпожа жрица!

— А за торговлю? — усомнилась Аякчан. — Берете больше, значит, и в Храмовую казну должны больше.

Баба взвыла, понимая, что из этой ловушки не вырваться:

— Торгует только Канда! Мы тех богатств и не видели!

— Он торгует, вам гореть, — кивнула Аякчан. — Может, черный шаман ваш Канда? Кто б такое еще придумать мог? Сам Донгар Кайгал, которого Храм по всему Сивиру разыскивает?

Краем глаза Хадамаха подметил, как у Донгара вытянулось лицо. Точно так же вытянулось лицо Канды, и только дядька Бата усмехнулся злорадно.

— Черный, за укрывательство которого — сожжение на медленном Огне? — Баба оказалась сообразительной. — Он не черный, госпожа жрица, Эндури клянусь, детьми клянусь, мы его давно знаем, не черный он!

— Пусть докажет! — жрица многозначительно покатала на ладони шарик Огня. — Праздник Аны’о-дялы — Большой День — только белый камлать может.

— Не буду, — буркнул Канда.

Тишина, повисшая над вырубкой, была такая полная… даже кроны деревьев перестали качаться под ветром, вслушиваясь в слова шамана, который только что отказал жрице! Канда выглядел… странно. Только что корчился от ужаса, внимая прожигающим до костей словам всевластной жрицы. Теперь он выпрямился и глядел на Аякчан насмешливо — точно знал, что нет за ней силы Храма. Донгар встал, стряхивая с плеч маленькие, но цепкие ручки Тасхи, и начал пробиваться к Аякчан.

— Она ж нас сейчас сожжет! — глянув на нахмуренные брови Аякчан, завизжала баба.

— Какое мне дело до вас, — осклабился Канда. — Камлание — оно денег стоит, так и в законах Храма ясно сказано, а племена здешние еще за старое со мной не расплатились.

Пора. Хадамаха шагнул вперед. Аякчан без возражений скользнула к нему за спину и встала между Донгаром и Хакмаром. На чеканно-спокойном, как у ледяной статуи, лице жрицы читалось лишь высокомерное презрение к возомнившему о себе ничтожному шаману. Только под прикрытием собольего плаща она сильно сжала пальцы Хакмара и почувствовала ответное пожатие.

Хадамаха, по обычаю, низко поклонился шаману… и мешок на его плече увесисто звякнул, впечатываясь в землю у торбазов Канды.

— Просим очень белого шамана Канду приходить камлать к нам, праздник Аны’о-дялы — Большой День делать. Зверей в леса звать, рыбу в реки, оленей в стада, чтобы племена сыты были. Парней-девушек в хороводе сводить, чтобы свадьбы игрались, чтобы счастливые были. Души детей звать, чтобы росло племя. На жизнь и смерть гадать, чтобы знать, как племя уменьшится, скольких потеряем мы.

— Племени Мапа камлать буду — нет у вас передо мной долгов, заплатите по обычаю, — с явной неохотой пробурчал Канда. — И госпожа жрица увидит, что не черный я. А кто в долгу, как жрица в Огненном шелку, тому не камлаю. И женку мою пусть вернут! — потребовал он, безошибочно находя в толпе бескрылую девочку. — Я ей в чуме объясню, как от законно купившего ее мужа бегать!