Легендарные разведчики - Николай Долгополов

Его давно мучили сердечные приступы. Иногда прямо во время встречи со связником он садился на скамейку, чтобы отдохнуть и принять лекарства, которые всегда носил с собой. При этом успокаивал, уверяя перепуганного связника: боль скоро отпустит, он привык к таким приступам.

Он сохранял не только работоспособность, но и мужество. Когда английское правительство официально сообщило, что Берджесс — советский агент, Блант не побоялся так охарактеризовать друга, которого не видел после его бегства в СССР: Берджесс «был одним из умнейших людей, с которыми мне довелось встречаться».

А другому своему другу — Киму Филби, который жил в Москве, Блант передал через советское посольство в Лондоне в подарок гравюру. О ней поведала мне жена Кима Филби — Руфина Ивановна Филби — Пухова. Гравюра стала последней весточкой от Бланта, понимавшего, что жить ему осталось недолго. Филби по изображению на литографии (в нем подспудно угадывалось имя Бланта) сразу понял, от кого подарок. Долго терзался, писать ли письмо Энтони, не подведет ли его. Решил не отвечать, а потом корил себя за то, что так с ним и не попрощался.

Тяжелейший период для Бланта начался в конце ноября 1979 года, после сделанного Тэтчер объявления в парламенте. Приходилось скрываться от журналистов, телефон в его доме звонил не переставая. Один профессор — коллега Бланта укрывал его у себя в квартире. Затем Блант уехал в Северную Ирландию — решил переждать вал обрушившихся на него проклятий и даже угроз вдали от Лондона, да и просто отдохнуть от преследования прессы. В Дублине нашелся еще один коллега по искусству, который приютил у себя опального Бланта. Так что не все от него отвернулись.

Удивительно, как при слабом здоровье, не прекращавшихся нападках Блант дотянул до семидесяти шести лет. Он умер 26 марта 1983 года от сердечного приступа.

В книгах некоторых западных историков разведки мне приходилось читать, что «Энтони Блант скончался в социальном вакууме и забвении». Это неправда. В последний путь его провожали родственники и, хоть и немногочисленные, ученики и друзья. А еще было множество венков. Большинство из них — безымянные. Его не забыли.

Согласно завещанию Бланта, четверть века спустя вышли в свет его мемуары, которые он писал с 1979 по 1983 год. В книге Блант признается во многих грехах. Признания эти не то что запоздалые, но ничего к облику Бланта не добавляющие. Наверное, ему просто хотелось высказаться. Трудно жить с камнем на сердце.

Прах Энтони Бланта, согласно его воле, был развеян на поле невдалеке от школы в Мальборо, где он учился.

Во время войны Моррис и Лона Коэн добыли для СССР секрет создания атомной бомбы.

Звания Героев России им были присвоены уже посмертно, но с Моррисом Коэном (он же Питер Крогер, Санчес, Изра-эль Ольтманн, Бриггс, Луис…) мне удалось встретиться незадолго до его кончины. Пожалуй, я единственный русский журналист, которому так повезло. Наша беседа летом 1994 года длилась часа четыре и помогла понять многое в весьма сложной и запутанной истории их с Лоной жизни.

В США Моррис и Лона Коэн руководили агентурной сетью, получившей название «Волонтеры». Во время войны добывали чертежи и образцы современнейшего оружия. В Штатах трудились с шестью советскими связниками, в том числе с легендарным Абелем. Роль Коэнов в добыче атомных секретов в годы Великой Отечественной неоценима. Чтобы избежать провала, они были вывезены советской разведкой из США.

После трехгодичной учебы в Москве их послали в Англию в качестве помощников советского нелегала Конона Молодого, он же Гордон Лонсдейл. В результате предательства польского разведчика-перебежчика Морриса и Лону арестовали. После девяти лет тюремного заключения они были обменены. Получили советское гражданство и до конца дней жили в центре Москвы. Несмотря на кажущееся обилие материалов о супругах Коэн их деятельность в разведке раскрыта не до конца. Некоторые неизвестные раньше детали рассказаны в этой главе.

Мне почему-то казалось, что Моррис живет где-то в дачном поселке за высоким забором или на какой-то специальной квартире далеко от центра. Выяснилось: мы почти соседи. Большой дом на Патриарших прудах, нелюбопытный лифтер, крепенькая медсестра, тактично поддерживающая под локоток прихрамывающего, седого как лунь старичка с палочкой.

Его русскому языку далеко до совершенства, но объясниться с окружающей обслугой Моррис вполне может. Впрочем, прикрепленный к нему офицер Службы внешней разведки, навещающий Коэна несколько раз в неделю, безупречно говорит по-английски. Да и со мной Моррис предпочел общаться на родном языке. Когда мы изредка переходили на русский, Моррис обращался ко мне на «ты». Впрочем, и медсестрам, и остальным он говорил только «ты».

Экскурсия по уютно, но без излишеств, обставленной трехкомнатной квартире не дает забыть, у кого в гостях находишься. На видных местах фото двух наших разведчиков-не-легалов — Фишера — Абеля и Молодого — Лонсдейла. Так уж сложилась судьба, что с обоими Коэнам довелось поработать. С первым в США, со вторым в Великобритании. Рядом в рамочке фотография Юрия Андропова, он в бытность председателем КГБ СССР заглядывал в эту квартиру. Портреты Морриса и Лоны, написанные, как объясняет мне хозяин, «товарищем из нашей Службы». Знаю-знаю, что это за товарищ. Полковнику СВР, заслуженному работнику культуры, художнику Павлу Георгиевичу Громушкину было доверено создать целую серию портретов наших героев-нелегалов.

А рядом — некоторым диссонансом с этим официозом — веселые и цветастые стенные газеты, открытки, написанные подчас крупным детским почерком. Это не забывали Морриса внуки и правнуки российских чекистов, вместе с которыми он и Лона рисковали за кордоном. Чуть суховатая, несколько академическая квартира согревается теплом. Мне рассказывали, что после смерти Лоны от рака в 1993 году этого тепла Моррису очень не хватало, он грустил. Но заботливые «прикрепленные» офицеры из СВР не дали впасть в депрессию.

Помимо фотографий о редкой профессии хозяина говорили и книги. Для большинства читателей — в них история разведки, для Морриса — его собственная. Тяжело опираясь на палку, достает фолиант и открывает на нужной странице: «Вот англичане пишут, будто я сделал то-то. Не совсем так». Или: «В США до сих пор верят, что… Пусть они остаются при своих заблуждениях».

А в коридоре большой рисунок испанского дома с колоннами, около которого Моррис надолго задерживается: «Приглядитесь к особняку, какие колонны, а? Я потом вам объясню». И начались воспоминания о гражданской войне в Испании, куда он приехал под именем Израэля Ольтманна, о товарищах, которые уже ушли из жизни. Характеристики он дает точные, я бы сказал, резкие, хлесткие, о некоторых отзывается без всякого уважения, особенно о парочке болтливых французов. Несколько человек из Интербригады в то время еще были живы. Кое с кем мой гид Моррис вел переписку из Москвы: создавался музей памяти интернационалистов, и Моррису было что в него передать. Один друг, с которым Моррис сражался в Испании бок о бок, хотел приехать, вроде и формальности уладили, но внезапно замолчал, пропал. У Морриса навернулись на глаза слезы — похоже, друга больше нет. Они вместе ходили в атаку, воевали в составе Интербригады с Франко, фашизмом…