Семья Карновских - Исроэл-Иешуа Зингер

— Хайль! — отвечал он негромко, хотя это словечко стояло у него поперек горла.

Дело было не в том, что доктор Цербе имел что-нибудь против нового приветствия или новой власти. Напротив, он поддержал ее одним из первых. Но ему было досадно, что она не оценила его по заслугам, не наградила, как должно.

В первые дни, когда все были опьянены начавшимися переменами, доктор Зигфрид Цербе был вознагражден. Он получил кабинет Рудольфа Мозера, а заодно и его газету, самую солидную газету в столице, и мог сколько душе угодно печатать в ней свои патетические статьи и непонятные, мистические стихотворения. В театрах начали ставить его пьесы, годами лежавшие в столе. Раньше директора театров и режиссеры не хотели их покупать. Эта еврейская банда не понимала глубины и национального духа его произведений.

Для доктора Цербе настали счастливые времена. Критики писали восторженные статьи, актрисы улыбались ему и говорили комплименты. Ему, Зигфриду Цербе, который всегда был обделен женским вниманием. Правда, он не придавал их улыбкам большого значения. Верный ученик античных философов, настоящий грек в душе, он считал недостойной связь с женским полом, предпочитая мужской. Тем не менее ему нравилось находиться в окружении женщин, которые восхищались его эрудицией и, главное, его поэтическим даром. Доктор Цербе был искренне благодарен и предан новой власти, которая его вознесла. Он терпеть не мог грубых, вульгарных людей, ставил их на одну ступень со скотиной, но писал восторженные поэмы о вождях, сравнивал их с великанами, скалами и богами. Слабый, маленький, невзрачный книжный червь, он восхищался правителями и героями, воспевал мечи и копья, убийство, месть и жестокость. Прекраснейшими словами, позаимствованными из греческой мифологии и германского эпоса, он превозносил новых богов в сапогах. В фантастических драмах, где полуголые русобородые германцы, одетые в звериные шкуры, с копьями в руках разгуливали по горам и лесам и произносили рифмованные монологи, доктор Цербе намекал на новые времена. В его пьесах, как в греческих трагедиях, из которых он немало почерпнул, хоры воспевали героев. Критики объявили Зигфрида Цербе восходящей звездой национальной драматургии. Но его процветание оказалось недолгим.

Никто не решался покинуть театр, не досмотрев до конца драму доктора Цербе, но публика не могла удержаться от зевоты, когда полуголый герой произносил непонятный монолог. Когда вступал хор, из зала иногда даже доносился храп уснувшего зрителя. Пьесы доктора Цербе недолго оставались в репертуаре. Подписчики его газеты не хотели читать ни длинных статей, насыщенных латинскими словами и древненемецкими оборотами, ни туманных символистских поэм. У доктора Цербе отобрали кабинет, прежде чем он успел в нем прижиться. За редакторским столом оказался бывший репортер, зеленый юнец, у которого не было не то что докторской степени, но даже диплома.

В театрах шли другие пьесы. Их авторы, как видел доктор Цербе, не имели ни малейшего представления об античной драме, не знали законов стихосложения и не обладали чувством языка. Зато они широко использовали непристойности и грубые, уличные выражения. И, что самое ужасное, публика обожала пошлость и ржала во всю глотку. Раньше критики превозносили доктора Цербе, который спас национальное искусство от местечковых директоров, а теперь расхваливали новых драматургов, вульгарных и невежественных.

Доктор Цербе не жалел сил, чтобы снова оказаться на вершине, на которую он так быстро забрался и с которой еще быстрее упал.

Ему было отвратительно все вульгарное и примитивное, но он стал писать для простонародья, лишь бы его пьесы шли. Он даже превзошел конкурентов в пошлости. Поэт, мистик и философ, доктор Цербе становился практичным человеком, как только садился за письменный стол. Он честно служил тем, кто платит. Он преклонялся перед греческими мыслителями, восхищался Сократом, его мужеством и глубокими мыслями, которые он излагал ученикам, до того как выпил чашу с ядом. Доктор Цербе наслаждался красотой, мудростью и стилем античных философов, но ему и в голову не приходило сделать их образцом для подражания.

У доктора Цербе не было ни сил, ни желания переделывать мир. Он смотрел на чернь, как на огромного, страшного и отвратительного зверя, сражаться с которым — себе дороже.

Когда-то он воевал с конкурентами из местечек, но не он начал эту войну. Доктор Цербе изо всех сил старался подделаться под них, стать таким же, но они не принимали его в свою компанию. Он вынужден был воевать. Вести же войну с новыми хозяевами было нельзя. Нужно было лизать им сапоги, если не хочешь, чтобы тебя растоптали. Доктор Цербе смирился. Поначалу он думал, что новые хозяева поймут его, позволят расцвести его таланту, но им больше нравились грубость и пошлость. Что ж, если так, доктор Цербе будет вволю давать им то, чего они хотят, пусть подавятся. Свиньи не хотят изысканной пищи, они любят помои, значит, доктор Цербе будет кормить их помоями. С усердием и отвращением одновременно он принялся писать бульварные пьески и похабные поэмы. Он опустился до черни, заговорил с ней на ее языке. Доктор Цербе из кожи лез, чтобы угодить людям в сапогах, но все равно оставался для них чужим, посторонним.

Хилый, нескладный, с большой головой и тщедушным телом, интеллектуал до мозга костей, в котором сразу узнавался сын пастора, он не мог добиться любви этих людей. У него не хватало сил участвовать в их пирушках, он не мог столько жрать, пить и курить, ему нечего было рассказать о войнах и оружии. А им было с ним скучно, в нем все, от эрудиции до внешности, нагоняло на них тоску. Увидев, что люди в сапогах не жалуют интеллектуалов, доктор Цербе попытался высмеивать таких, каким был сам. Но сколько бы он ни разносил интеллектуалов в пух и прах, он все равно оставался одним из них. Ему было не перегнать новых авторов в пошлости и отсутствии вкуса. Представители власти начали его избегать, дамы в салонах перестали обращать на него внимание. Доктор Цербе часто вспоминал салон Рудольфа Мозера и людей, с которыми там встречался. Получилось, доктор Клейн был прав, но обратной дороги для доктора Цербе уже не было.

Не сумев удержаться на вершине, он соскальзывал все ниже и ниже. Сначала он с должности редактора опустился до секретаря. Новый редактор, бывший репортеришка, командовал им, давал приказы и даже не всегда принимал его статьи. Потом у него отобрали и эту унизительную должность. Ему дали другую работу: описывать манифестации, демонстрации и празднования. Понемногу он перешел к разведслужбе за границей.

Доктор Цербе себя не обманывал. Официально он был пресс-секретарем дипломатической службы, но на самом деле — агентом разведки. Доктор Цербе, поэт и мыслитель, стал шпионом! И не руководителем, а слугой тех, кто стоял над ним. Ему давали приказы и следили за ним, как за тем, кто не вызывает доверия.

Ни дома, ни здесь он не мог добиться любви сотрудников. Новички, получившие назначение от партии, не ценили ни учености доктора Цербе, ни его поэтического дара. Они видели перед собой всего лишь смешного, старомодного человечка, занудного и придирчивого. А он не переносил их манер, его раздражали выкрики «Хайль!», щелканье каблуков отдавалось в мозгу, он видеть не мог, как они выбрасывают руку в приветствии. Он был разочарован и измучен. Его большие, водянистые глаза покраснели от бессонницы. Головные боли не прекращались, сколько бы аспирина он ни принимал.