Петербургские женщины XVIII века - Елена Первушина

Через полгода, в октябре 1807 года, Марта снова приезжает в Петербург, чтобы получить паспорт и найти нужный корабль. Но в полицию поступает распоряжение, «задержать госпожу Вильмонт и обыскать ее», так как русскому правительству стало известно о том, что при ней находятся секретные бумаги Дашковой. Доверенное лицо императора Александра I Михаил Кайсаров тщательно осматривает багаж англичанки. Как описывала впоследствии Марта, «к бедняге капитану, который согласился взять нас… на борт, в поисках моих бумаг нагрянули на корабль и нашли несколько беглых матросов, что поставило капитана в весьма трудное положение. Однако он оказался добрым и честным человеком и так близко к сердцу принял судьбу молодой дамы, находящейся под арестом, что со всей отвагой прирожденного моряка поклялся скорее пожертвовать жизнью, нежели оставить ее». В итоге Марта сожгла имевшуюся у нее рукопись Дашковой, зная, что Кэтрин ранее сумела вывезти копию.

Но на этом приключения не закончились.

Не прошло и нескольких часов, как бриг, сопровождавший американский парусник «Мария», на котором плыла Марта, потерял ориентиры в тумане и влетел в борт судна. Пассажиры отделались легким испугом, но вскоре «Мария» наскочила на подводную скалу и прочно засела на ней. Ежеминутными выстрелами корабельной пушки потерпевшие кораблекрушение стали подавать сигнал о бедствии. Вокруг стояла кромешная тьма. Всю ночь усиливающийся ветер загонял корабль глубже, в поле подводных скал. Утром капитан отдал команду перебираться на стоявший рядом бриг.

После полудня к бригу подошло финское судно с острова Таммио. Туда пересадили пассажиров, команда осталась на бросившем якорь бриге. На следующий день удалось найти лоцмана, который подвел бриг к острову.

Вильмонт разместили в самом большом в деревне доме, его хозяйка говорила по-русски и пользовалась безграничным уважением островитян, являясь некоронованной королевой Таммио. Она наотрез отказалась брать что-либо в качестве подарков или платы от нашедшей у нее пристанище девушки. Островок уже несколько десятилетий принадлежал России, но его обитатели сохранили свои обычаи шведских времен.

Через несколько дней путешественникам удалось добраться на бриге до острова Хаапасаари. Там их тоже приняли гостеприимно, разместили в лучшем доме. Из-за дурной погоды им пришлось задержаться на острове, и они стали свидетелями очень неприятной сцены. Однажды на горизонте показались терпящие бедствие корабли, взывающие посредством сигналов к помощи лоцмана. Но хотя острове лоцманами были все мужчины, ни один из них не сдвинулся с места. Все уверяли, что русский император своим указом запретил оказывать во время войны лоцманскую помощь какому бы то ни было кораблю. Тем не менее, когда корабли смогли сами, без посторонней помощи преодолеть опасные места и выйти на тихую воду, три лоцмана спешно отправились в море. Они понимали, что теперь, когда крушения не будет, они не смогут поживиться на обломках, зато у них еще оставалась возможность честно заработать деньги.

Наконец, 27 ноября, после того как ветер переменил направление, бриг снова отправился в путь и благополучно достиг Англии.

Марта Вильмот вскоре после смерти Е. Р. Дашковой намеревалась опубликовать ее «Записки». Но этому воспрепятствовал брат Екатерины Романовны Семен Воронцов — русский посол в Англии. Впервые мемуары Дашковой были изданы лишь через 30 лет после смерти Дашковой, в 1840 году. Они вышли в двух томах, в переводе с французского на английский язык. Мемуары имели примечания М. Вильмот и были разделены ею на 29 глав. Во втором томе напечатаны письма Е. Р. Дашковой и ее корреспондентов. Эта публикация произвела большое впечатление на английскую публику.

В 1810 году по России пронеслась, «как беззаконная комета», мадам Жермена де Сталь. Из-за ее личной войны с Наполеоном имя этой французской писательницы было в то время на слуху у всей Европы.

В 1810 году Жермене немного больше сорока лет, она автор трех повестей, посвященных скандальной теме женской эмансипации — «Мелина», «Дельфина» и «Корина», последняя из которых была переведена на русский язык всего год назад (при этом нельзя забывать, что большая часть русских дворян и дворянок свободно читала по-французски). Ее отец, выходец из Швейцарии, знаменитый банкир Неккер, накануне революции был министром финансов Людовика XVI. В его доме дочь познакомилась с выдающимися французскими философами эпохи Просвещения Д’Аламбером и Дидро, Бюффоном и Мармонтелем, Гриммом и Гиббоном. Своим идеалом Жермена считала конституционную монархию. Революцию она встретила восторженно, но якобинскую диктатуру Жермена де Сталь не приняла; когда начались революционные волнения, она, пользуясь своим влиянием, спасала многих от гильотины, сама часто рискуя жизнью, позже уехала из страны и вернулась после падения правительства Робеспьера.

В двадцать лет по настоянию родителей она вышла замуж за шведского посланника в Париже, барона де Сталь Гольштейн. Супруги не испытывали друг к другу никакой симпатии и позже расстались без сожалений. У нее были бурные романы с бывшим военным министром графом Луи де Нарбонн, с писателем Бенжаменом Констаном, с офицером Альбером де Рока, с которым она тайно обвенчалась.

Когда салон мадам де Сталь стал центром оппозиции, Наполеон велел ей покинуть Францию. После путешествия по Германии и Италии Жермена осела в Швейцарии. Но корсиканец, называвший мадам де Сталь не иначе, как «эта старая ворона», «эта сумасшедшая старуха» и «настоящая язва», похоже, объявил ей личную вендетту. Не желая ссориться с императором Франции, швейцарские власти изгнали де Сталь, и она уехала в Россию, убегая от наступающих наполеоновских войск.

«Роман с Россией» тоже не сложился. Русские встретили ее с недоверием. Н. М. Лонгинов, секретарь императрицы Елизаветы Алексеевны, писал: «Вчера видел я у гр. Салтыковой знаменитую Mad. de Stael, которая везет сына в Швецию на службу и сама оттуда отправится в Англию. Чертами она много походит на М. Jatdine, ростом же и ухватками более на мужчину, чем на женщину. Говорит много и хорошо; хвалит любезность гр. Румянцева, канцлера, у которого вчера обедала, и приемом вообще довольна. В самом деле, нельзя больше быть обласканной, как она; все за ней бегают, дабы в будущем сочинении ее найти свое имя или портрет. Сколько будет таких, кои после раскаиваться в том будут. Ездит она с какими-то двумя мужчинами, из коих один ее любовник, а может быть, и оба».

Она же увидела русский народ поэтичными и полным добродетелей. «Я не нашла ничего дикого в этом народе, — пишет Жермена в своих мемуарах, — в нем есть много изящества и мягкости, которые не встречаешь в других странах. Русский возчик не пройдет мимо женщины, какого бы она ни была возраста и сословия, чтобы не поклониться. А она отвечает наклонением головы, полным грации и благородства».

Но русские дворяне ее разочаровали: показались пустыми и поверхностными.

«Русские оказывают чужестранцу прием столь любезный, что с первого же дня кажется, будто знаешь их целую вечность, однако же знакомство это может не сделаться более коротким и по прошествии десяти лет. Особенно удивительно молчание русских: умалчивают они именно о том, что их живо интересует. Вообще они охотно поддерживают разговор, однако речи их свидетельствуют исключительно об их учтивости; ни чувств, ни мнений говорящего они не выражают. Русских часто сравнивали с французами, меж тем для сравнения этого нет, на мой взгляд, решительно никаких оснований. Гибкость органов располагает русских к подражанию; они могут вести себя, смотря по обстоятельствам, как французы, англичане или немцы, но при этом не перестают быть русскими, иначе говоря, пылкими и сдержанными разом, созданными более для страсти, нежели для дружбы, более гордыми, нежели тонкими, более набожными, нежели добродетельными, более отважными, нежели рыцарственными, и готовыми на все ради удовлетворения своих неистовых желаний. Они куда гостеприимнее французов, однако под обществом они, в отличие от нас, понимают вовсе не собрание мужчин и женщин острого ума, которые с приятностью беседуют меж собой. В России общество подобно многолюдному празднеству, здесь люди едят фрукты и диковинные яства из Азии и Европы, слушают музыку, играют, одним словом, ищут впечатлений сильных, но не затрагивающих ни ума, ни души; то и другое пускают они в ход, когда переходят от жизни светской к жизни деятельной. Вдобавок русские в большинстве своем весьма мало образованы, не имеют вкуса к серьезным беседам и не стремятся тешить свое самолюбие, блистая умом. Остроумие, красноречие, литература — вещи, в России неизвестные; здесь гордятся и чванятся роскошью, могуществом и отвагой. Все прочие способы отличиться нация эта, в чьих нравах азиатского куда больше, нежели европейского, по сей день почитает проявлениями изнеженности и тщеславия».