Крым 1941. Битва за перешейки - Анатолий Юновидов

При этом особо подчеркивалось, что это «приказ от 14 ноября 1941 года за подписью т. Шапошникова, данный по распоряжению тов. Сталина», и делался вывод, что «вместо честного и безусловного выполнения этих приказов Ставки и принятия на месте решительных мер против пораженческих настроений и пораженческого поведения Командования Крымских войск, тов. Кулик в нарушение приказа Ставки и своего воинского долга санкционировал сдачу Керчи противнику и своим паникерским поведением в Керчи только усилил пораженческие настроения и деморализацию в среде командования Крымских войск.

Попытка т. Кулика оправдать самовольную сдачу Керчи необходимостью спасти находившиеся на Керченском полуострове вооружение и технику только подтверждают, что т. Кулик не ставил задачи обороны Керчи во что бы то ни стало, а сознательно шел на нарушение приказа Ставки и своим паникерским поведением облегчил врагу временный захват Керчи и Керченского полуострова».

Кулик намек понял и через день, 8 февраля, отправил Сталину письмо, в котором сделал напрашивающиеся из постановления ГКО выводы:

«Т. Сталин!

Проработав еще раз в деталях весь материал и документы, которые я знал, и даже те, которые я не знал, по сдаче г. Керчи и перевоза остатков 51 армии на Таманский полуостров, считаю себя виновным в том, что я нарушил приказ Ставки и без Вашего разрешения сдал город Керчь противнику.

Я считаю, что моя вина в тысячу раз усугубляется в том, что я не оправдал Вашего доверия ко мне».

Но было уже поздно.

Прокурор СССР Бочков за 4 дня провел расследование. В ходе него Григорий Иванович признал, что «превысил свои права и без ведома и санкции Ставки вместо организации обороны принял решение об эвакуации Керчи и ее района. По существу, это является нарушением с моей стороны воинского долга».

Но при этом маршал по-прежнему «пытался объяснить эвакуацию Керчи и ее района тем, что приказ Ставки об обороне был основан на неправильной информации командующего войсками ЛЕВЧЕНКО, который якобы не донес Ставке о действительном состоянии войск, которые были измотаны, имели большие потери и не могли сопротивляться. Что положение, таким образом, с обороной Керчи и ее района было явно безнадежно, и поэтому он, КУЛИК, хотя и не выполнил приказ Ставки, но это лишь формальный момент, так как обстановка вынуждала к принятию якобы единственно правильного решения об отходе, а не обороне, что он и сделал».

10 февраля Бочков сообщил Сталину, что им установлено, что Кулик не выполнил приказа Ставки, чем нарушил свой воинский долг, самовольно санкционировав эвакуацию войск из города Керчи и полуострова и оставления их противнику. 16 февраля специальное присутствие Верховного Суда СССР рассмотрело дело о его воинском должностном преступлении.

Маршал обвинялся в том, что он вопреки приказу Ставки отдал войскам распоряжение об оставлении города Керчи. Несмотря на тяжесть выдвинутого обвинения, приговор не был слишком суровым. Верховный Суд, признав Кулика виновным, лишь ходатайствовал перед Президиумом ВС СССР о лишении его звания маршала Советского Союза и правительственных наград. Свою вину в нарушении приказа Ставки маршал признал, но снова настаивал на том, что отданный приказ в сложившейся обстановке был невыполнимым.

Такое поведение разжалованного маршала не устраивало Сталина, желавшего добиться полного признания Куликом собственной вины, и он решил предпринять дальнейшие шаги в этом направлении.

22 февраля маршал получил проект готовящегося постановления пленума ЦК ВКП(б) о выводе его из ЦК и снятии с поста замнаркома обороны, с которым его ознакомили, очевидно, в целях оказания психологического давления.

В проекте, по сравнению с приговором, значительно расширялись предъявленные маршалу обвинения. Теперь он уже обвинялся не только в неисполнении приказа, но и в пораженческом поведении, которым он, по мнению пленума, «только усилил пораженческие настроения и деморализацию в среде командования Крымских войск».

Попутно маршалу приписывалось еще и бытовое разложение, но самым существенным было другое. В проекте постановления содержался прямой намек на то, что помимо сдачи Керчи маршал может быть обвинен и в самовольной сдаче Ростова, так как «аналогичное его пораженческое поведение имело место также при самовольной сдаче в ноябре 1941 года гор. Ростова, без санкции Ставки и вопреки приказу Ставки».

Прекрасно понимая, что дальнейшее упорство может стоить ему жизни, Кулик тем не менее решил до конца настаивать на своей правоте и не признавать правильность отданных Ставкой распоряжений.

Ознакомившись с проектом постановления, он написал Сталину еще одно, последнее письмо, в котором снова вернулся к степени своей виновности и возможности дальнейшего удержания Керчи. В письме Кулик подчеркнул, что «все то, что возможно было сделать в тех условиях и с теми силами, которые я застал в г. Керчь, я сделал. Все силы, которые были способны драться, вели в очень тяжелой обстановке жестокий бой при минимум троекратном превосходстве противника, причем в тактически невыгодных условиях, т. к. противник захватил командные высоты над городом и своим прицельным огнем наносил тяжелые потери нашим войскам. Мы пытались взять главную высоту, господствующую над городом, — наше наступление было отбито. Мы могли только продержаться 3 дня, и мною была доложена Ставке 14.10.41 г. через дежурного генерала обстановка, что мы сможем продержаться еще сутки».

Маршал напомнил Верховному Главнокомандующему о том, что Шапошников ответил на доклад только 16.11.41 и своей телеграммой санкционировал вывод с Керченского полуострова тяжелой техники, а также то, что «суд… происходил на основе директив Ставки, показаний Левченко и карательных органов». Но возражения Кулика, как и его предложение допросить командиров сражавшихся в Керчи частей, не были приняты во внимание. Правда, второе дело против него тоже решено было не возбуждать.

24 февраля направленное Кулику постановление было утверждено пленумом в прежнем объеме, а 2 марта 1942 года вышел приказ народного комиссара обороны СССР, подведший черту под всей этой историей.

Приказ дословно повторил все положения постановления пленума ЦК, но отличался от него одной важной деталью. Закрывая этот вопрос, Сталин не удержался от искушения пояснить, почему он уделил этой в общем-то уже давней истории столько внимания: «Предупреждаю, что и впредь будут приниматься решительные меры в отношении тех командиров и начальников, невзирая на лица и заслуги в прошлом, которые не выполняют или недобросовестно выполняют приказы командования, проявляют трусость, деморализуют войска своими пораженческими настроениями и, будучи запуганы немцами, сеют панику и подрывают веру в нашу победу над немецкими захватчиками».

Не случайно, что приказ по его настоянию был доведен до сведения Военных советов западного и юго-западного направлений, Военных советов фронтов, армий и округов — то есть до всех, кто мог поступить так же, как впавший в опалу маршал.

Ближайшие события показали, что его подозрения были не лишены оснований. Очень скоро в Керчи снова сложилась ситуация, сильно напоминавшая тяжелые дни ноября сорок первого года.