Рунный след - Инна Живетьева

А потом Влад круто развернулся и вышел из пещеры, черным сгустком промелькнув мимо Леры. Антон выдохнул, сполз по стене на землю, словно и не человек вовсе, а смятая груда тряпья.

— Рик, будь ты князем, а Антон — твоим подданным, что бы ты решил? — Славка произнес это негромко, но к нему повернулись все.

— Колодки на площади, лишение имени — дабы отныне носил только прозвище, отречение от титула, если он есть, изгнание, — перечислил Рик.

Аля вздрогнула. Она прекрасно понимала страх Антона, и суровость наказания испугала.

— Я не твой подданный, — вскинулся Антон.

— Ты — подданный князя, — холодно возразил Рик. — Или так, или ты остаешься рабом, купленным на княжьи деньги. А я — наследник князя Отина и имею право вершить суд. — Голос его стал жестче: — Дарую тебе выбор: либо я решаю, либо — они, — княжич кивнул на ребят.

— Они, — глухо сказал Антон.

— Так встань хотя бы, — брезгливо велел Рик.

Антон не решился огрызнуться, поднялся.

— А что решать? — слегка удивился Славка. — Не бросать же его здесь. Будем тащить дальше. За Владом, конечно, присмотрим, не убьет. Только, Антон, держись от него подальше. Если он захочет набить тебе морду, лично я удерживать не стану.

— Да не поможет тебе святой Вакк, ты отрекся и от чести и от дружбы, — поставил точку Рик.

Подносили только вино, разное: от терпкого старого, до легкого молодого. И если девочки могли отказаться, то мальчишки были обязаны хотя бы пригубить: раз они имели оружие, то по законам горного племени считались взрослыми. От вымоченного в чем-то остром мяса горело во рту, и Славка понемногу прихлебывал из кружки. Ладно, у Филата голова крепкая, присмотрит за Владом. Страшно: вдруг его снова переклинит, и он бросится с ножом на Антона. Вон, сидит, ничего не ест, только по знаку старейшины прикасается губами к краю деревянной кружки.

У Славки уже шумело в голове. А стоило закрыть глаза, как в темноте вспыхивали ало-багровые искры…

…Когда окончательно стемнело, и площадь перед ритуальными столбами освещал только огромный догорающий костер, молодые воины разгребли горячие даже на вид угли, разровняли их толстым слоем. В полумраке из толпы вышла девочка, приблизительно, ровесница Маши. Скинула длинное одеяние, оставшись лишь в широкой полоске ткани, намотанной на бедра. На ее тонких предплечьях было так много нанизано браслетов — деревянных, из шкурок, перьев, — что они казались причудливыми рукавами. Девочка улыбнулась, вроде бы застенчиво, но тут же стрельнула взглядом в сторону гостей. Сидевший рядом со Славкой Влад торопливо выпрямился. Поклонилась — длинные черные косы скользнули с плеч и упали до земли — и резко, словно подброшенная пружинкой, распрямилась. Славка, смутившись, отвел взгляд от темных сосков.

Глухо загудели барабаны, резко ударили в ладоши, и девочка шагнула босыми пятками на угли. Тряхнула косами и пошла по пышущему жаром кругу, точно рожденная в пламени. Багровые блики скользили по смуглому вспотевшему телу, у Славки все сильнее шумело в голове, и в такт барабанам пульсировала кровь.

От толпы отделилась еще одна девочка, уронила на землю яркую легкую ткань и скользнула в жар. Одежды опадали, словно крылышки бабочек, и вот уже с десяток танцовщиц выбивали босыми пятками искры…

Славка мотнул головой, отгоняя видение. Угли давно остыли, и праздник шел к концу. Если это можно назвать праздником. Еще в самом начале Маша сказала: «Вот если бы нас взяли у Ласка и на один день отправили домой. Только на один, а утром — обратно. Мы бы тоже веселились — так». Славка обвел взглядом освещенные затухающими кострами смуглые лица: воины, старики, женщины, девушки, дети, — эти лица, точно стрелки компаса, поворачивались в одну сторону, к чужой дайарене, и в глазах плескалась боль. Талем сказал, что без жрицы племя обречено: или уйдет со своих земель, или одичает через несколько поколений.

Красные искры все плясали перед глазами. Славка зажмурился, но в темноте за опущенными веками огни стали еще ярче, и к шуму в голове прибавился рокот далеких барабанов. Все, пора проветриться. Тем более Филат не отходит от Влада ни на шаг, а Антон давно ушел спать.

Славка шел вдоль ограды. Местами она щерилась выломанными кольями, но никто не спешил ремонтировать, и дерево гнило под дождями. Мальчик спотыкался в темноте и шепотом ругался. Его посетила мысль, что, раз ограда стоит кругом, то стоит запомнить место, с которого он начал путь, а то будет плестись всю ночь, как щенок вокруг будки. Барабаны в голове не смолкали, и Славка подумал с отвращением: «Я пьяный, тоже мне — воин!» Хорошо хоть, меч не потерял — он торопливо положил руку на оголовье.

Из пролома ударил холодный ветер. Мальчик остановился, с удовольствием подставил ветру грудь в распахнутой куртке. Отросшие волосы унесло со лба, охладило лицо, и наконец-то затихли барабаны. Темное ущелье манило вперед, уводя все дальше от жутковатого праздника. Ветер разошелся не на шутку, мгновенно выстудил тепло под рубашкой и взбодрил. Славка уже хотел вернуться, когда увидел сочившийся свет. Стены ущелья были изъедены небольшими пещерами, и в одной из них стояли и смотрели вглубь ведун и дайарена. Ведун держал факел, ровно горевший на ветру — не огнем, пламенем хвоста саламандры. Оба одинаково седые, с прямыми ровными спинами, они показались Славке ровесниками, — старыми, умудренными магами. Даже странно, что ребята осмеливались спорить с ведуном.

Дайарена заговорила:

— Нас хоронят по другим обычаям.

Только сейчас Славка разглядел, перед чем стояли эти двое. У дальней стены пещеры из плоских бело-красных камней была сложена небольшая башенка без окон, с узкой высокой дверью. Мальчик осторожно шагнул в пещеру. Ветер не пробивался сюда и не заглушал слов:

— Эта дайарена умерла от старости, а дочери так и не родила. Вот и построили на ее могиле Колодец. Мы верим, что когда человек умирает, то улетает к духам. Если только его не удержит сотворенное им зло; оно не дает подняться, тянет, висит грузом. И умирающий тонет в бесконечном Колодце, вечно летит на его дно. У нас говорят: «Зло, сотворенное другому, повиснет на твоих плечах». Твоя отнятая любовь уже давит на меня, ведун. Моя ноша нелегка, мне страшно умирать. Но у каждого — своя сума, ее не выбросишь.

«У каждого — свой ад», — вспомнил Славка то ли прочитанную, то ли где услышанную фразу. Ему показалось, что он просто подумал, но ведун и дайарена обернулись.

— Ад? — переспросил Талем. — Если я правильно понял вашу веру, то да, чем-то похоже.

Мальчик подошел ближе, досадуя на себя: ну вот, еще подумают, что он специально следит и подслушивает. Талем положил ему руку на плечо и снова повернулся к гробнице:

— Колодец — это просто символ?

— Нет, ведун. Это, — дайарена щелкнула пальцами, подбирая нужное слово. — Это похоже на настоящий Колодец, как походит искусно выточенная кукла на человека. Сюда можно войти и увидеть то, что ты несешь на своих плечах.