Расстрел "Белого дома". Черный Октябрь 1993 года - Александр Островский

По свидетельству М. Матюшина, колонна «растянулась километра на два»[1576]. По свидетельству А. Коренева, «Когда колонна демонстрантов растянулась на Крымском мосту, стало видно, что в ней тысяч 200»[1577]. И. М. Братищев считает, что в прорыве участовало не менее 300 тысяч[1578].

«Сто, двести или даже более тысяч» называет Т. И. Денисенко[1579].

Насколько можно верить названным цифрам?

Для того, чтобы понять это, необходимо учесть, что от Октябрьской площади до Белого дома около 3 км. Это максимум 3–4 тысячи шеренг. В самом широком месте Садовое кольцо имеет 16 полос: 8 с одной стороны и 8 с другой. Это – около 32 метров, т. е. не более 40–50 человек в одном ряду. Следовательно, если бы демонстранты заполнили все пространство от Октябрьской площади до «Белого дома», их могло быть максимум 120–200 тысяч.

Между тем и шеренги были у́же, и расстояние между ними больше, и длина колонны меньше. Даже если допустить, что колонна занимала половину пути, взять в шеренге 30 человек и расстояние между ними около метра, мы получим не более 50 тысяч человек. Поэтому можно утверждать, что по самым оптимистическим расчетам, в шествии принимали участие не сотни, а несколько десятков тысяч демонстрантов.

Э. З. Махайский утверждает, что на Октябрьской площади собралось 16–17 тысяч человек, из которых на Крымский вал ушли «примерно 10–12 тыс.», а около 5–6 тысяч человек остались на площади митинговать[1580]. Примерно так же (10–15 тысяч) определял численность демонстрантов, направившихся к «Белому дому» А. Колганов[1581]. По мере приближения к «Белому дому» численность демонстрантов увеличивалась.

А. С. Куликов пишет, что когда ему стало известно о прорыве заграждений на Крымском мосту он пережил шок.

Но, подчеркивает он, «в тяжелой ситуации я никогда не теряю самообладания. Это не хвастовство, а просто свойство моего характера. Кто-то начинает терять голову, кто-то махнет для уверенности стакан-другой водки. Но именно тогда – получив известие о прорыве цепочки на Крымском мосту – первый и последний раз в жизни я испытал удар, который едва смог выдержать. Просто и отчетливо вдруг встали перед глазами все последующие события. Наступила какая-то странная, опустошительная ясность в душе. То удивительное состояние, когда окружающий тебя воздух будто утрачивает жизнь и уносится в широко распахнутые двери, вслед за вышедшими по твоей воле людьми. И в этом пространстве, где ты остаешься в одиночестве, мгновенно текут секунды, и ты начинаешь осознавать, что собственная жизнь уже мало, что значит для тебя. Легче протянуть руку, достать пистолет и разом покончить со всем. Что это потрясение не лечится ничем, кроме как выстрелом, который будет оглушительным и дымным в этом кабинете на Красноказарменной улице, но в нем будет достаточно силы, чтобы перенести меня туда, где все происходящее уже не имеет ни цены, ни смысла, ни боли»[1582].

«Вот через что я прошел в ту минуту, – пишет А. С. Куликов, – и запомнил ее на всю жизнь. В тот момент действительно все выскочили из кабинета передать информацию, что прорвана цепочка. Люди ушли передавать приказ о перемещении отряда “Витязь” и о подготовке резервов в Московском округе. Именно тогда я понял, что могу сейчас взять и застрелиться»[1583].

Что же так потрясло А. С. Куликова? Ведь еще несколько минут назад он прозорливо разгадал коварный замысел противника и не мог не понимать, что в те считанные минуты, которые оставались для выхода демонстрантов на Крымский мост он, захваченный таким поворотом дел врасплох, ничего не может сделать, чтобы остановить их на мосту. Почему же его рука не потянулась к пистолету тогда? И почему она потянулась к нему через 10–15 минут, когда у него еще было время, чтобы усилить оцепление «Белого дома» и задержать демонстрантов на Садовом кольце? Ответ на эти вопросы может быть только один: все это не более чем художественный вымысел, чтобы придать поведению генерала элемент благородства.

Но послушаем его дальше.

Узнав о произошедшем на Крымском мосту, пишет он, «я позвонил заместителю министра внутренних дел России генералу Александру Куликову, чтобы поделиться своей обеспокоенностью», но если верить Анатолию Сергеевичу, его однофамилец «раздраженно» отрезал: “…Не вмешивайся. Там есть, кому командовать! Там генерал Панкратов”[1584].

«Что я мог противопоставить этой кабинетной уверенности в сверхъестественные возможности Панкратова? – восклицает А. С. Куликов, – Чем я мог помочь своим безоружным солдатам, которых в эти минуты давили машинами[1585]и буквально сметали на своем пути ожесточенные люди?…Все, что мог в эту минуту, так это связаться с генералом Анатолием Романовым, своим заместителем, находящимся на передовом командном пункте в мэрии Москвы, и проинформировать его о том, что стало мне известно в последний момент»[1586].

Как мы знаем, распоряжение подготовить «схему оцепления» Октябрьской площади ГУВД Москвы получил еще 2 октября, планы организаторов Всенародного вече были известны заранее и, несмотря на это, в самый решающий момент на Крымском мосту оказалось лишь около 330 бойцов внутренних войск[1587].

Между тем, как уже отмечалось к 14.00 на Житной улице, непосредственно около Октябрьской площади, находилось не менее тысячи омоновцев. К этому следует добавить, что тогда же в ожидании команды на Крымском валу за Домом художника стояли еще три с половиной тысячи омоновцев[1588]. Этих сил вполне было достаточно, чтобы если не остановить, то по крайней мере надолго задержать демонстрантов на Крымском валу.