Погибель Империи. Наша история 1965–1993. Похмелье - Марина Сванидзе
Шрифт:
Интервал:
«Московские новости» становятся главной перестроечной газетой. Около ее стендов на Пушкинской – толпы народа, там центр уличных дискуссий. Хотя в том же 86-м, перед писательским съездом, была встреча Горбачева с писателями, на которой зашел разговор о возможной отмене совершенно одиозного сталинского постановления 1946 года против Ахматовой и Зощенко. В присутствии Горбачева возникла писательская дискуссия. Представители так называемого патриотического крыла Союза писателей в 86-м году не просто отстаивали справедливость сталинского постановления. Выступил писатель Анатолий Иванов, известный своими черносотенными взглядами, и прямо сказал:
«Сейчас нужно постановление по типу того, какое было принято в 46-м году. Тогда будет порядок».
Сам Горбачев в ответ не высказался прямо. Но Иванову жестко возражал драматург Шатров, и Горбачев поддержал Шатрова. Тогда же, перед съездом писателей, в Политбюро главой КГБ Чебрикова распространена суперконфиденциальная информация: «Спецслужбы Запада усиленно обрабатывают советских писателей, тех, кто и раньше отступал от классовости, кто сомневался в правильности коллективизации и литературной политики. Чебриков указывает конкретные имена: Рыбаков, Приставкин, Рощин, Можаев, Окуджава и дальше ряд фамилий. Глава КГБ Чебриков говорит, что у этих писателей оппозиционные и ревизионистские настроения. То есть глава КГБ Чебриков высказывается так, как будто Горбачев не начинал перестройку или так, что ему, Чебрикову, нет дела до того, что там делает Горбачев. Горбачев тогда никак не среагировал на записку Чебрикова. Но в разговоре со своим помощником Черняевым Горбачев вспомнит о писателе Анатолии Иванове, которому хочется твердой руки, скажет:
«Откуда у нас такие берутся? Это же мокрица».
Черняев вспоминает, что Горбачева явно насторожило, что Иванов был уверен, что «сталинистская позиция встретит поддержку у генерального секретаря». Сталинистская не в смысле любви лично к Сталину, а в том смысле, чтобы все держать под жестким контролем. В 86-м в Политбюро есть разногласия насчет того, как контролировать. Чебриков уверен, что интеллигенцию, как при Андропове, должен держать КГБ. Второй человек в Политбюро считает, что это следует делать не КГБ, а ЦК КПСС. А Горбачев говорит:
«Нам надо делать так, чтобы оценку произведений давали сами художники, а не Комитет государственной безопасности или Центральный Комитет. Иначе невозможно будет включить человеческий фактор. А мы не можем без интеллигенции».
Это сказано на Политбюро 27 октября 86-го года. На том же заседании Лигачев скажет: «Каждый из нас ощущает, что политика партии вызвала большой подъем среди интеллигенции. Но некоторые творческие работники пытаются затянуть нас в решение таких вопросов, которые не дают нам серьезно работать над перестройкой. Скажем, поэт Евтушенко заявляет, что мы должны пересмотреть не только завтрашний наш день, но и прошлый». Чебриков живо откликается: «Евтушенко мстит нам за двух своих репрессированных дедов. Я знаю, – говорит глава КГБ, – что и покойный писатель Юрий Трифонов заявлял, что он никогда не простит советской власти репрессий, примененных к его отцу». Лигачев продолжает: «Я тут прочитал неопубликованный роман Рыбакова «Дети Арбата». Смысл этой рукописи сводится к обличению Сталина. Сталин у него непозволительно отзывается о русском, грузинском, еврейском народах, и вообще всемерно нагнетаются проблемы, связанные с репрессиями периода культа личности». Сегодня «Дети Арбата» – телевизионный сериал. В 86-м Лигачев говорит: «Ясно, что такой роман публиковать нельзя». Даже самый либеральный в Политбюро Александр Николаевич Яковлев в 86-м сомневается. Чтобы прикрыть свои сомнения, Яковлев говорит, что в романе слишком много секса, говорит: «Не помню, чтоб так было в наше время». Но при всем этом журнал «Дружба народов» уже дал анонс, что «Дети Арбата» будут опубликованы в следующем году. Много попыток старого контроля, но уже очень много приоткрывшихся возможностей. Правда, никто не знает их границ. Поэтому в 86-м фрагмент романа ранее неведомого эмигрантского писателя Владимира Набокова с предисловием Фазиля Искандера опубликован в шахматном журнале «64». Интересно, что это не роман Набокова «Защита Лужина», что было бы профильно для шахматного журнала, а вовсе даже его роман «Другие берега». «Защита Лужина» выйдет в конце 86-го в журнале «Москва».
Н. С.: Ты помнишь аудиторию того времени, можешь сравнить ее с нынешней, насколько она изменилась? Вот люди, которые тебя слушают.
Шевчук: Время наше другое было. Да, глаза горели. Но это было время подъема национального самосознания и духа. Дух живет, когда хочет и где хочет. И вот тогда, я помню, в те времена уже какие-то первые митинги у Казанского собора. Читая в то время воспоминания Анны Андреевны Ахматовой, когда написала: Петербург был безумно красив в 1920 году. Когда содрали просто с города, со стен этих эти буржуйские купеческие аляповатые вывески – «Братья Васюки», «Самовары» – и город был генерально чист, холоден, бледен, но еще не грязен. И вот 20-й год, в те времена, и 86-й год – он тоже был замечательно красив. То есть не было этой безумной рекламы, не было лишнего электричества, света, не было ничего. Это была сила. Тогда архитектура, город просто звучали музыкой Бетховена в те времена.
1986 год – это невероятное смешение, соединение нескольких поколений, которые были разнесены во времени, в убеждениях и в пространстве. Никто из них – живых и мертвых – не помышлял, что они – живые и мертвые – все-таки сойдутся на российской земле. Для некоторых в этом есть лично неприятный момент. Возвращение истинных литературных величин, которое скоро пойдет полным ходом, вытеснит многих, кто в выхолощенном советском пространстве имел огромные тиражи.
1986-й – год внезапного сочленения разъятой российской истории. Оно идет под роковый аккомпанемент.
В конце декабря 86-го из ссылки в Горький, после трех голодовок, возвращают академика Сахарова. В начале декабря 86-го в Чистопольской тюрьме после почти четырехмесячной голодовки погибает писатель, борец за права человека Анатолий Марченко. Рабочий-нефтяник, случайно оказавшийся в политическом лагере в начале 60-х, отбывший там шесть лет, вышедший на свободу образованным человеком. Напишет книгу воспоминаний о советских лагерях для политических. Она разойдется в самиздате, будет переведена на множество языков. Как публицист и правозащитник, в 81-м получит 10 лет лагерей. Анатолий Марченко – последний в многомиллионном ряду осужденных по политической статье, кто погибает в заключении. Через три года после его гибели его произведения будут свободно издаваться на Родине.
Н. С: А «Еду я на Родину» ты когда написал?
Шевчук: «Еду я на Родину» я написал примерно в 87-88-м годах. Я прочел роман «Доктор Живаго». Это была зима, метель. У меня умирала бабушка. Умирала она долго и мучительно. Мать за ней ухаживала. И я тоже помогал. Помню, за печкой у меня была такая комнатка, это было в деревне, в уральской. Я прочел этот роман «Доктор Живаго». Он меня потряс. Революция, главная героиня, герой… Я его так принял, он мне так лег в душу, и я почувствовал, что вот сейчас – 87-88-й годы – примерно по накалу, по трагичности, по игре света и тени были примерно такие же времена, и в этих сугробах, по прочтении этого романа, его Гамлет, его стихи в конце этого гениального произведения… «Гул затих, я вышел на подмостки, прислонясь к дверному косяку. Я читаю в каждом отголоске, что случится на моем веку. На меня наставлен сумрак ночи, тысячи биноклей на оси. Если только можно, Аве Отче, чашу эту мимо пронеси».
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!