Оливер Лавинг - Стефан Мерил Блок

Чарли медлил, стоя на разбитом тротуаре. Они по-прежнему были матерью и сыном; извинения и признания, нападения и оборона всей их жизни вставали на свои прежние места. И все же, после всех этих лет, их скрестившиеся глаза, казалось, завершили утомительную битву и обговорили условия перемирия – за тот короткий миг, что Чарли пересек лужайку и крепко обнял мать.

– Можно я прямо сейчас кое-что скажу? – спросила она.

– Ма…

– Нет. Мне нужно сказать, и ты знаешь, как мне это тяжело. Но ты был прав. Чарли, я не должна была верить Марго. Следовало быть умнее. А на самом деле я и была умнее.

Чарли закусил губу, пытаясь удержаться от энергичных кивков.

– И что же в конечном счете тебя убедило?

Ма подбородком указала на то место, где только что стояла машина Ребекки:

– Мы привели ее в палату, и Марго даже не могла сделать так, чтоб Оливер произнес ее имя. Словно Ребекка Стерлинг была просто какой-то незнакомой девушкой. Конечно, для Марго так оно и было.

– А-а.

– Я разговаривала с ложью. Думаю, на самом деле я это понимала с самого начала. – Ма прижала к губам дрожащий палец. – Но у меня больше ничего не было.

– Нет, было, – сказал Чарли.

– Да. – Ма покаянно подняла руки. – Ты прав. У меня был ты.

– И сейчас есть.

– И правда есть, – сказала она.

– Я вернулся, – сказал Чарли. – Я не должен был уезжать.

– И Ребекка тебе рассказала.

– Все.

Ма кивнула, словно недоумевая, что теперь сказать. Чарли ртом втягивал воздух, и на его зубах оседали пылинки.

– Но правда, объясни мне хотя бы вот что. Что ты вообще делаешь здесь?

Но мать лишь прикусила губу, и вид у нее был слегка виноватый.

Внутри дом Па уже не напоминал увеличенное, забитое бутылками и окурками подражание его давней мастерской, которое Чарли видел раньше, навещая отца. По всей вероятности, в то время как младший Лавинг развлекался своим проектом в Антидоме, Ма тоже осуществляла небольшой проект. Комнаты Па были вычищены, и теперь мемориал его одиноких лет высился пирамидой в мусорном мешке возле подъездной дорожки. Это было странное, неловкое место. Мебели оставалось так мало, что укрыться было негде. Но, лихорадочно проспав несколько часов, Чарли постарался свыкнуться с удивительной, анархической атмосферой этого дня.

Пока Па готовил ужин – противень энчилад, густо политых соусом, – и Чарли радостно предвкушал, как Ма будет ими давиться, отец с сыном изо всех своих неуклюжих сил постарались завязать разговор над помятой, покрытой коррозией духовкой.

– Послушай, – сказал Чарли, – насчет того, что я наговорил тебе в прошлый раз в гостинице…

– Тебе не надо мне что-либо объяснять, – ответил Па. – Если кто-то и должен давать объяснения, так это я.

– Ну давай, объясняй, – сказал Чарли.

Но его подростковая ипостась, этот смелый бунтарь со своими саркастическими ремарками, теперь был очень утомлен и сидел где-то в дальнем подвале сознания, пытаясь остановить кровотечение из носа. Чарли посмотрел на изношенное лицо отца, на решетку морщин вокруг его рта. В тот момент Чарли хотел задать ему только один вопрос: не хочет ли он походить на встречи анонимных алкоголиков, что каждую неделю проводились в марфийском здании суда.

Но потом Па действительно дал Чарли объяснения, как только мог подробно. Позже Чарли пожалеет, что не запомнил все дословно, а только фрагменты, мокрые обломки, которые плескались в пропитанной алкоголем памяти отца: невысказанная тревога об ученике Экторе, стыд за то, что не распознал сущность Реджинальда Авалона. «И твой брат, Чарли. Ты знаешь, что это я уговорил его прийти в школу в тот вечер? И я никогда об этом не говорил. Десять лет, а я не сказал ни слова». Чарли крутил вентиль конфорки, теребил пуговицы рубашки, чтобы не смотреть, как Па тяжело дышит в растопыренные пальцы.

Чарли знал, что, наверно, его должна возмутить эта жалкая попытка отца, опоздавшая на десятилетие. Но трагедия Джеда Лавинга казалась сейчас куда правдивее, чем потрепанное негодование Чарли. Он кивнул.

– Значит, если я правильно помню, – сказал Чарли, – здесь только две спальни. Если я займу гостиную, тогда…

Па устало улыбнулся:

– Не знаю, как сказать тебе. Все это очень, очень, очень странно. Не знаю. Мы как бы в темноте пробираемся на ощупь.

– Ха-ха-ха! – наигранно проблеял Чарли.

Такое открытие – что между его родителями еще возможен роман – всего несколько месяцев назад повергло бы его в шок, почти опасный для жизни. Но теперь Чарли припомнил поздние возвращения Ма в «Звезду пустыни», хитроватую улыбку, порой мелькавшую на ее лице, и испытал шок оттого, что все это вполне логично. Не только потому, что объясняло поведение Ма, но и в качестве последнего, важнейшего аргумента в его пересмотренной жизненной философии: ты никогда не можешь полностью знать истории, которые вращаются вокруг твоей собственной. А может, нельзя по-настоящему знать и свою историю, даже если целый год заниматься самокопанием.

– О господи, – сказала Ма, появившись в дверях. Лицо ее вспыхнуло и пошло пятнами. – Что такое?

– Да ничего, – со смехом ответил Чарли. – Твой парень мне тут рассказал интересную историю.

Позже, когда они уничтожили большую часть энчилад, Ма рассказала о телефонном разговоре с неврологом Мариссой Гинзберг, которая в пятницу будет контролировать главную часть обследования.

Доктор Гинзберг, объяснила Ма, работает на аппарате вроде того, с которым приезжал в приют профессор Никел; но она придумала, как получать с помощью этого аппарата новые результаты. Оказывается, когда люди выполняют различные умственные задачи, на дисплее подсвечиваются разные участки мозга; умная доктор Гинзберг несколько раз использовала фМРТ, чтобы таким окольным путем читать мысли пациентов: они отвечают «да» или «нет», не шевельнув даже пальцем. «Представьте, что бежите, если хотите ответить „да“, спойте про себя песенку, если хотите ответить „нет“», – говорила доктор Гинзберг испытуемым. Ответы ограничивались только «да» и «нет», ничего сложнее с помощью этой машины сделать не получалось, да и сам процесс, признавала доктор Гинзберг, был дорогим и кропотливым.

– Этот фокус, конечно, не очень много нам даст, – сказала Ма Чарли. – Мы не сможем узнать все мысли Оливера, но ответы «да» или «нет» без посредства Марго Страут – это уже немало.

– Ты права, – ответил Чарли. – Это уже немало.

На следующий день рано утром, когда Лавинги готовились к очередному дню возле четвертой койки, до Чарли донесся какой-то тревожный шум, похожий на сдавленный вопль, – возможно, белка попала под колеса грузовика. Оказалось, что такой звук теперь издает дверной звонок, который Па недавно попытался починить. Чарли остался с матерью в пустой гостиной, а отец открыл дверь, за которой обнаружилась грушевидная женская фигура с чем-то тяжелым в руках.