Белые Волки Перуна - Сергей Шведов

- Поймали? - Так ушёл, боярин-милостивец, - захлопал Лепок длинными ресницами. - Как сквозь землю провалился.

- Как ушёл? - дурная кровь вновь ударила Куцаю в голову. - Куда он мог уйти, ублюдок ты этакий, коли кругом ни дыры, ни щели. Сгною в яме, дармоеды!

Кабы не вмешалась Забава, стоптал бы разъярённый воевода нерадивого холопа. Ну никакого сердца не хватает на этих дармоедов, ведь даже самую малую нужду не способны справить без боярского окрика. Одна мысль у них в голове - как бы пожрать, поспать, да бабёнку в углу притиснуть. По счёту мыслей выходило три, но Куцаю было не до счёта.

- Землю носом взрой, но чтобы был подсвинок.

Лепка из терема как ветром сдуло. Слышно было, как пятки резво простучали по крыльцу. А без боярского окрика телепался бы разжиревшим селезнем.

- Да разве можно, боярин, так себя изводить из-за какого-то подсвинка, - вздохнула заботливо Забава. – Ну, не поймают этого, так приколют другого.

И колыхнула грудями у мужнина носа. Хотел Куцай хлопнуть её по заду ладошкой, чтобы не металась в чужие дела, но ладошка прилипла к тому заду. Ох, сладка Забава, ох сладка! До ложницы не довёл жену, боярин, справил всё тут же, у стола. Да и кого пугаться в своем доме, не ближних же челядинок?

Куцай уже присел к столу, чтобы пополнить убыток в силах, как всё тот же Лепок, чтобы ему пусто было, вновь заскрёбся у порога.

- Чужой это подсвинок, боярин, наши-то все на месте. По которому уж разу всех обсчитали.

- Изыди, - только и сумел выдохнуть воевода.

Потянулся было к мёду залить огорчение, да так и застыл с поднесённой чаркой у рта. А ведь прав Лепок - не простой это подсвинок. Не стал бы воевода даже спьяну гоняться за простым подсвинком, а тут как затмение нашло. И в руки неспроста не дался, и от сулицы неспроста увернулся. Да и где это видано, чтобы с десяти шагов промахнуться? Где был тот подсвинок, а где стояла та корчага? Ну никак не могла сулица, посланная твёрдой рукой, в неё угодить.

От этих раздумий даже пот прошиб боярина Куцая. Говорил же вчера ему Бирюч, что среди радимичей объявился колдун, и молва о нём пошла по городам и весям. Толстый боярин Талец кивал головой на слова Белого Волка и от себя добавил, что ловили того колдуна, но изловить не смогли - то птицей обернётся, то ужом скользнёт по траве. И там где он появляется, непременно случается беда. Воевода Куцай слова глупого Талеца пропустил мимо ушей и, выходит, зря. Да и Бирюч не тот человек, чтобы попусту чесать языком.

- Кликни Лепка, - кивнул воевода жене.

- Да будет тебе... - начала было та, но, перехватив мужнин взгляд, осеклась.

Не молод уже боярин Куцай, под пятый десяток подвалило, но горяч без меры. Забаву жалели отцовы холопки, что отдают за старого, а у этого старого прыти оказалось поболее, чем у молодого. Что на ложе, что на коне - везде удал воевода. Одно только в нём неладно, как войдёт в раж, так непременно что-нибудь учудит. После будет жалеть, что поступил не по правде, корить себя и других, а всё одно - новая шлея попала под хвост, и вновь забил копытом боярин, как необъезженный жеребец.

Лепок шёл к боярину в страхе и косился на боярыню - в её заступе была вся надежда.

- Уж всё проверили, воевода, везде осмотрели...

- Замолчь, - оборвал Куцай холопа голосом почти спокойным. - Не о том сейчас спрос. Никто ныне не тёрся у моих ворот?

Лепок долго чесал в раздумье затылок, скреб грязноватыми пальцами светлые лохмы:

- Как скот сгоняли со двора - стоял в стороне человек и скалил зубы, а от чего скалил, знать не могу.

- Что ж ты всякую рвань пускаешь во двор воеводы? - взвился было по новой Куцай.

- Да как же пускаю, боярин, коли не пускал, - удивился Лепок. - А он постоял, постоял да и сгинул вслед за скотом, как тот поросёнок.

- Что, значит, "сгинул"? - возмутился боярин.

- Да кто его знает, - развёл руками Лепок. - Оно ведь и против воеводиных ворот стоять нет запрета, а уйти и подавно.

Ишь ты какой умный – нет запрета. Это для простого человека запрета нет, а тут невесть кто шастает и на чужое подворье пялится. Воевода махнул рукой в сторону холопа, а тот рад без меры, что легко отделался. А вот у Куцая радости в сердце нет, тревога там поселилась и смута. Может, всё оттого, что полаялся вчера на пиру с Бирючом. У Перунова Волка на Всеволода большой зуб, уж который год их мир не берёт, а Куцаю нет расчёта ссориться с первым на радимецких землях боярином. Да и в свойстве они ныне с боярином Всеволодом - Забава-то его дочь. А слова Бирюча - вздорные слова. Не станет Всеволод копать яму собственному зятю. Да и с Великим князем ссориться радимецкой старшине нет резону - не утеснял он их без причины и не обижал злым словом. Сажал, правда, Владимир своих бояр на лучшие земли, но ведь разумному человеку понятно, что нужно Великому князю иметь своих людей в радимецкой стороне. А воевода Куцай и вовсе к радимичам с добрым сердцем - что к старшине, что к простому люду. Замял, правда, боярина Басогу, но это когда ещё было, да и замял по делу - не гавкай против Великого князя. Ну, и с боярином Мстиславом вышла незадача, но это и вовсе сгоряча, а не со зла. А что потоптал радимичей у Дубняка, так на то он и воевода, чтобы всякую татьбу пресекать в корне. Если велено Великим князем почитать Перуна превыше других богов, так и не замай. А что в той роще прежде кланялись Велесу, так ведь и воевода Куцай Скотьему богу не враг, но и ты не срами Перуна и не тряси его волхвов. Не мог же воевода Куцай снести поношение Ударяющему богу, когда рядом стоял кудесник Вадим, вхожий в любое время к князю Владимиру. От киевских мечей полегло тогда пятьдесят радимичей, но на то была воля Перуна-бога и Владимира-князя, а воевода Куцай лишь исполнил свой долг. А что подати он берёт, так ведь ещё со времен Олега радимичи платят дань Киеву - здесь вины Куцая и подавно нет. Разве что и себя он не обижал, но это уж как водится. А что не обижал себя с излишком, так это врут на него злобные людишки, которым давно уже пора заткнуть рты, да всё руки не доходят.

А Бирюч по злобе возводит напраслину на боярина Всеволода, не станет тот мутить народ против Великого князя. А всё потому, что Всеволод равнодушен к Перуну и не привечает его ближников. Вот так же ни за что ни про что сжили Перуновы ближники со свету сына боярина Верещаги. По младости лет да сглупа вздумал с ними спорить Вышеслав, взыграла неуёмная новгородская кровь. А тут, на большую беду, зарубили Вышеславовы дружинники Белого Волка, не дав ему вынести меч из ножен. А за такие дела спрос учиняли во все времена. Испугавшийся Вышеслав хотел виру дать за убитого, но его никто не стал слушать. В ближайшую же ночь вырезала волчья стая и виновных мечников, и самого боярина с челядинами. А на жалобы Верещаги Куцаю осталось только развести руками. Что он ещё мог сделать? Виноват был молодой боярин, а Белые Волки не берут виры за кровь побратимов. Спросить с них мог разве что князь Владимир, но тот смолчал. А если Великий князь молчит, то с какой же стати воеводе разевать рот. Верещага затаил злобу на Куцая за убитого сына. И по злобе той стал рассылать своих людишек по радимецким весям мутить народ против Перуна и Великого князя, ну и против воеводы Куцая конечно. Людишек тех Перуновы ближники ловили и жгли огнём. И этот подсвинок, а точнее колдун, что шастал по Куцаеву двору, не иначе как заслан в радимецкие земли злопамятным новгородцем. Много этот оборотень может натворить бед, если его волхвы не поймают и не изведут. Сулица-то колдуна не берёт, так что бить его надо молнией Перуна.