Краткая история Лондона - Саймон Дженкинс

В подавляющем большинстве этих домов должны были располагаться элитные квартиры. Полувековой упадок высотного строительства, звездный час которого был связан с послевоенным сооружением муниципального жилья, сменился новым триумфом. Высотки стали тем же, чем была площадь для георгианского города, – определяющей чертой городской среды. Вопрос был только в том, кто станет покупать эту недвижимость и сколько у этого «кого-то» должно быть денег. Высокая стоимость обслуживания этих домов и зависимость рынка от иностранных покупателей означали, что Лондон вновь платит за историческую неспособность регулировать свой рост и давать укорот бешеной спекуляции недвижимостью. Город строил дома, но не предпринимал никаких усилий, чтобы обеспечить их наполняемость жильцами – или хотя бы решить, кто там будет жить.

Постепенно стали очевидны результаты недавней эпохи столичного градостроительства. От четверти до трети Центрального Лондона теперь подлежало охране – достижение замечательное, которое фактически навсегда стабилизировало облик города XIX и XX веков. Но теперь заповедные зоны все больше и больше выглядели прогалинами в городских джунглях, окруженными неконтролируемой плотной высотной застройкой. Так, заповедными были три четверти Вестминстера, но эту охраняемую территорию пронзали скопления башен вокруг подокруга Виктория и канала Паддингтон-Бейсин, равно как и везде, где застройщики смогли проскользнуть через сети запретов, например у Мраморной арки и на площади Гайд-парк-корнер. В отсутствие всякого плана и координации вдоль Сити-роуд в Ислингтоне, вокруг паба «Слон и замок», в случайных точках близ реки без предупреждения взмывали вверх новые здания. Темза оказалась безнадежно похожей на каньон. Горизонт Лондона стал весьма хаотичен на вид.

Попытки узнать реакцию лондонцев на новый облик, обретенный городом, были удивительно немногочисленными. В 2014 году опрос, проведенный НЛА, подтвердил, что башни по-прежнему мало кого прельщают: 70 % лондонцев старше 34 лет не хотели в них жить. Относительно того, «украшают ли горизонт» небоскребы, мнения разделились более ровно: 45 % было за и 40 % против. Такое же разделение наблюдалось по вопросу о том, лучше или хуже выглядит город с высотными зданиями.

Лично мне кажется, что жители современных городов смирились с неизбежностью подобной эволюции – в отличие от деревень, жители которых проявляли всю въедливость и дотошность, чтобы защитить «малую родину». Похоже, уже сам гигантский размер городов делал их игрушкой судьбы. И уж точно они были игрушкой рыночной экономики: там, где на кону огромные деньги, коммерция часто обладает решающим голосом. Сила арифметики сокрушает все попытки планирования или регулирования; это особенно очевидно в крупных городах развивающихся стран, с чем согласится любой, кто пролетал над Мехико или Лагосом.

Города в авторитарных государствах жили совсем иначе. Их нередко сносили и перестраивали в соответствии с веяниями времени. В XIX веке так поступил Осман с Парижем. В 1960-х годах я видел, как бульдозеры уничтожают старинные бульвары Бухареста, а в 1983 году – старый город в китайском Чэнду; в последнем случае зрелище было особенно душераздирающим, так как я знал, что однажды китайцы об этом пожалеют. В Лондоне свободный рынок и мясорубка чисел всегда входили в противоречие с централизованными решениями. Античное поселение обязано своей формой римским губернаторам, средневековый город – резиденции монархов в Вестминстере, а Лондон XVIII–XIX веков – запрету строить новые мосты через Темзу и фиаско с планированием в области железнодорожного строительства. Законодательное введение заповедных зон в 1970-х годах имело огромные последствия для столицы – возможно, более значимые, чем любые события начиная с Великого пожара. Еще одним знаковым моментом стал спор о комплексном обновлении Внутреннего Лондона, начавшийся после «Блица» и длившийся до 1970-х годов.

К концу XX века фактический коллапс стратегического планирования и всевластие интересов собственников недвижимости почти не оставили пространства для государственных решений или государственного надзора. Тем не менее некоторые участки все-таки приходилось планировать. Это были главным образом крупные промышленные площадки, ранее принадлежавшие докам, железным дорогам и коммунальным службам. Три таких объекта во Внутреннем Лондоне ожидали государственного решения: электростанция в Баттерси, долина реки Ли к северу от Стратфорда и старая железнодорожная территория близ Кингс-Кросса. Исход каждого из этих случаев продемонстрировал сильные и слабые стороны лондонской администрации на рубеже нового века.

В Баттерси главным вопросом было сохранение электростанции середины XX века с четырьмя знаменитыми трубами. Правительство без особых объяснений потребовало оставить станцию на месте, а также провести к ней ответвление от Северной линии метро. Взамен застройщикам позволялось провести радикальную, как оказалось, перестройку всего участка.

Консорциуму из Малайзии было дано разрешение построить на участке 4239 квартир – вдвое больше, чем было во всем Барбикане. Такие архитекторы, как Норман Фостер и Фрэнк Гери, получили заказы на постройку панельных домов, напоминающих утесы, разделенные узкими каньонами. Чтобы добавить проекту привлекательности для предполагаемых инвесторов, главную площадь комплекса назвали Малайзия-сквер и предусмотрели в ее оформлении мотивы малайзийского национального цветка – гибискуса. Весь комплекс с нескрываемой иронией назвали «деревней». Никто не притворялся, будто бы застройка предназначена для лондонцев, и торжественный старт ей дал в январе 2013 года «министр местного самоуправления» Малайзии в Куала-Лумпуре, куда мэр Борис Джонсон отправился в 2014 году способствовать продажам. В середине 2010-х годов рынок просел, и минимальную «социальную» долю жилья сократили всего до 386 квартир. В 2018 году проект столкнулся с финансовыми трудностями, и спасать его пришлось правительству Малайзии, причем соответствующую сделку позднее расследовали на предмет коррупции.

Образец, заданный в Баттерси, воспроизвели ниже по течению Темзы на бывшей коммерческой земле в Найн-Элмсе и Воксхолле вокруг нового американского посольства, построенного словно укрепленная клетка посреди оборонительного рва. Здесь в целом ряде высотных зданий разместилось около 20 000 квартир класса люкс. Никаких плановых требований по смешанному составу жильцов, наличию рабочих мест или общественной инфраструктуры не выдвигалось. В Найн-Элмсе повторилась история пригородов XIX века, когда застройщики просто возводили дома и клали в карман прибыль. В результате немалый кусок Центрального Лондона был фактически продан и вывезен за границу. Трудно представить, на что будет похож этот район через пятьдесят лет, если иностранные инвесторы продадут свои квартиры и рынок рухнет. Вполне вероятен риск повторения судьбы викторианского владения Лэдброк, когда комплекс сначала резко упадет в цене, а потом превратится в руины.

Более интервенционистский подход к модернизации городской среды был предпринят к северу от Стратфорда в Восточном Лондоне по следам олимпийской феерии. Дело осложнялось тем, что власти запретили сносить стадион, который был слишком велик для большинства командных игр и использовался лишь время от времени. Не могло же правительство признать, что выбросило 700 миллионов фунтов на две недели развлечений. В конечном итоге стадион был подарен заплатившему всего 15 миллионов фунтов футбольному клубу «Вест Хэм Юнайтед», к немалому ворчанию болельщиков, невзлюбивших новый стадион за огромные размеры и недостаточно камерную атмосферу. Такие огромные сооружения, как этот стадион, а также расположенные рядом центр водных видов спорта и волейбольный центр, приводят только к выхолащиванию окружающих районов.