Клуб неисправимых оптимистов - Жан-Мишель Генассия

— Красиво сыграно, признаю́, — скрипнув зубами, ответил полицейский.

— С вас еще сто франков, не забудьте. Если не застанете меня, оставьте Жаки. Давайте выпьем за всеобщее здоровье. Не уходите, мсье Лоньон. Жаки, принеси нам бутылку шампанского, префектура угощает.

— У нас есть «Кристал-Рёдерер». Специальный разлив, — откликнулся официант.

— Тогда неси сразу две, чтобы не бегать туда-сюда. И никаких бумажных стаканчиков!

Жаки побежал за вином, я машинально проследил за ним взглядом и заметил стоявшего в дверях человека. Он улыбнулся и поднял руку в знак приветствия. Появился Жаки с бутылками, и посетитель посторонился, давая ему дорогу. Леонид налил шампанского всем присутствующим, даже Лоньону, а его проигнорировал. Они произносили тосты за здоровье, выпивали залпом и… не замечали его. Я чокнулся с Игорем и Имре и обернулся. Гость исчез — как не было. Леонид хлопнул меня по спине:

— Хочу сделать тебе подарок, Мишель. Говори, чем тебя порадовать? Лови момент, я сегодня богат — благодаря нашему другу Лоньону. Выкладывай.

— Сыграешь со мной?

— У тебя губа не дура.

— Это сэкономит тебе деньги.

— Ужасно скучно тратить время на плохого игрока. Ладно, садись и постарайся хоть сегодня не ударить в грязь лицом.

— Не сегодня. У меня голова кружится, и домой пора. Как-нибудь в другой раз.

Я покинул «Бальто», а они продолжили пить за здоровье Лоньона. На улице я огляделся, ища глазами загадочного человека, но поблизости его не оказалось. Он сидел на скамье у перекрестка Пор-Руаяль. Я решил подойти.

— Это вы навели шороху в ателье? — спросил он.

— Почему хозяин сказал, что вас нет?

— Потому что меня там быть не должно. Я работаю время от времени. В порядке одолжения. Неофициально. Вы вчера нагнали страху на моего патрона. Больше так не поступайте. Мне очень нужна эта работа.

— Вы нелегал, да?

— От вас ничего не скроешь.

Он пожал плечами с видом покорности судьбе, прищурился, как кот, и едва заметно улыбнулся:

— Можете присесть, если хотите.

Я сел рядом с ним на скамью. Он достал пачку «Голуаз» и предложил мне сигарету.

— Спасибо, не курю. Вы… вы иностранец?

Он кивнул.

— Не похоже. У вас совсем нет акцента.

— Я начал учить язык в детстве. Занимался с французом. Если рядом оказываются полицейские, я говорю, как уроженец Вогезов.

— У вас нет документов?

— У меня их слишком много. Только не тех, что нужно.

— Вам не предоставили политического убежища?

— Я подал прошение. Давно. Они потеряли бумаги. И я плюнул на это дело.

— Как вас зовут?

Он не торопясь докурил сигарету до фильтра, бросил окурок на землю и раздавил.

— Саша, — произнес он отсутствующим голосом, глядя на свои пыльные ботинки.

— Почему другие вас отвергают?

— Я уже говорил — не знаю. Я не совершил никакого преступления, не сделал ничего предосудительного. Спросите у них.

— Я спрашивал. У Игоря. Он не ответил.

— Они не поняли, что мы теперь свободные люди и живем в свободной стране. Каждый имеет право делать что хочет и ходить куда хочет. Дайте мне вашу пленку, я ее проявлю. Бесплатно. И напечатаю фотографии. Я знаю, где вас найти. Полагаю, вы часто бываете у фонтана Медичи.

Я протянул ему кассету с пленкой, и он пренебрежительно скривился:

— Чем снимаете?

— У меня «Брауни Кодак».

— Не лучший выбор.

— Я делаю семейные снимки.

— Качества я вам не гарантирую.

Он поднял подбородок, и я проследил за его взглядом. По другой стороне улицы шли Лоньон и Томаш Загеловский. Инспектор бурно жестикулировал, Томаш был явно напуган.

— Легавый в ярости, он потерял много денег, — сказал я, — а Томаш в ужасе из-за того, что стал невольным виновником этого проигрыша.

— Тем хуже для них. Не умеешь играть в шахматы, учись, не то тебя «научат».

— Исход казался более чем предсказуемым. Никто не думал, что Леонид вывернется. Но он же чемпион…

— Тартаковер против Бернштейна, парижский турнир тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Леонид знает наизусть классические партии.

— Вы тоже.

— У него, как у всех выживших, избирательная память. Мы забываем то, что нас смущает, тревожит или не интересует, и храним в памяти то, что может оказаться полезным. Только так человек и выживает.

Разъяренный Лоньон и не перестающий извиняться Томаш перешли на другую сторону и исчезли на бульваре Сен-Мишель.

— Никогда не видел таких огромных ушей, как у этого типа, — задумчиво произнес Саша. — Он не случайно стал полицейским, вам так не кажется?

Он закурил «Голуаз» и начал пускать колечки.

Вернувшись из лицея, я застал дома дедушку Энцо. Он был в гостиной, сидел в кресле, на полу у его ног стояли два чемодана и обвязанный веревкой мешок. Мария принесла ему на подносе чашку кофе с молоком и домашнее печенье. Он ждал нас, покуривая трубку. Дед заявился без предупреждения, и мы очень удивились. Он сказал, что приехал в Париж на несколько дней, по делам. Папа настоял, чтобы дедушка остановился у нас, — мама была против, и они даже поспорили об этом на кухне, — и дедушка занял комнату Франка.

За ужином он сообщил, что решил покинуть Францию и вернуться в Италию. Эта мысль давно зрела у него в голове, но осуществление плана пришлось отложить из-за болезни бабушки Жанны. Наш прадедушка был родом из Фонтанеллато, деревни в окрестностях Пармы. Дедушка Энцо без труда нашел оставшихся там родственников. Его кузен Риккардо Марини, сын старшего из братьев Марини, получивший по наследству семейную ферму, написал, что с радостью примет дедушку в своем доме.

— Ты заболел? Окончательно выжил из ума?! — кричал папа.

— Не понимаю, что ты так бесишься, Поль.

— Ты всегда внушал нам, что наша родина — Франция.

— Я скучаю по Италии.

— Я бы понял, если бы ты хоть раз съездил туда в отпуск, тебе это и в голову не приходило! С чего вдруг ты услышал зов родины?

— Мы обсуждали это с твоей матерью. Она хотела увидеть Венецию и Рим. Не получилось. Я начал учить итальянский и уже немного говорю, но мне не хватает практики.

— А как быть мне?

— В каком смысле?

— Как я смогу отсюда, из Франции, заботиться о тебе?

— Мы не часто видели тебя и в Лансе.