Свидетель - Галина Манукян

Адвокат и следователь воззрились на меня, каждый выругался на свой лад.

— И еще, — я понизила голос, — не сочтите за паранойю, но учитывая, что господин Шиманский так и не покинул здание после того, как я появилась, у него есть план Б. Я с удовольствием надену бронежилет, если у вас есть лишний.

— Не волнуйтесь, Невская, это хорошо защищенная комната. Охраны, как на процессе у Януковича. Ребятам я доверяю, — буркнул Харитонов. — Телефоны мы проверим. Ничего не случится, до суда однозна…

В подтверждение моим словам отчаянно затрезвонила система пожарной безопасности.

— Черт! Сидим здесь! Не рыпаемся! — скомандовал Харитонов нам и своим подчиненным. Он достал из кобуры пистолет и, отойдя в сторону, принялся раздавать указания.

Шум пожарной тревоги быстро прекратился. Окруженные со всех сторон вооруженными ОМОНовцами, мы ждали начала процесса, который, к счастью, не отменили. Морфин давал мне наставления, его продуманные, взвешенные и часто фальшивые слова падали в мои уши и растворялись в гулком стуке сгустившейся крови.

Бумм-бумм-бумм, — пульс отсчитывал последние секунды перед боем… перед судом. Я всегда боялась публичных выступлений — последним в той реинкарнации была моя казнь…

* * *

Если перед предварительным слушанием адвокат пытался хоть что-то втулить Черкасову, перед этим он даже не явился. В целом, толку в этом и не было — Валерий молчал. Будто губы его склеились. Он молчал перед Шиманским, молчал во время допросов, молчал в камере, молчал, пытаясь отбиться от татуированных мордоворотов, то ли нанятых, то ли по собственной воле решивших выбить дурь из миллионера-маньяка. Иногда отбиться удавалось, чаще — нет. Но Валерий собирался молчать и на суде. Он настроился на то, что выслушает приговор и отправится по этапу валить лес куда-нибудь в тайгу. И так же, без слов, будет драться с зэками, устраиваться на новом месте, считать дни до освобождения и уговаривать себя, что всё это практика…

«Найти настоящего тирана, — говорил Кастанеда, — большая удача». Настоящий тиран оставался в тени, насылая без устали тиранчиков помельче, распускающих кулаки, по очереди не дающих спать, провоцирующих бесконечно и извращенно.

Сколько еще протянет, Валерий не знал. От недосыпа тело мелко дрожало. От умелых побоев, не оставляющих видимых следов, болело всё, особенно почки. Праджни-Джи был прав — молчать было трудно, но именно за молчание, как за лучшее в себе Валерий держался из последних сил.

Молчание выстраивало барьер между ним и тюремной реальностью. Теперь, без необходимости оправдываться было проще переосмысливать жизнь, заглядывать в себя и видеть то, что внутри, без шор. Учиться не врать даже себе было не легко. Смотреть в камере было не на что. Валерий считал выдохи сутками напролет и изучал серую, неровную стену, от которой теннисными шариками отлетали собственные мысли и растворялись где-то… в нигде. Начинало казаться, что и его самого нет. В такие моменты Черкасова иногда настигала необъяснимая благодать, наполняла светом и вкусом чего-то нового, ясного.

Валерий исследовал себя в молчании и ему было смешно вспоминать о том, что считал себя честным, продавая подделки направо и налево. Нет, было бы ложью сказать, что робкая, утлая надежда на освобождение не таилась в душе, хотя Черкасов не считал себя больше невинно осужденным. Он был виноват за то, что сделал с Варей; за то что по жизни мошенничал, врал, выворачивался, поступал с людьми по-свински, ставя во главу угла удовольствие собственной персоны, перетягивал одеяло на себя. Считал, что резиновое. Слишком долго тянул, слишком нагло, оно разорвалось и ударило ему со всей дури в лоб. По ребрам и по почкам.

* * *

Валерия высадили из полицейского фургона, провели под конвоем мимо спецназа с собаками, мимо полицейских, нагнанных сюда, как на футбольный матч с англичанами, на телевизионщиков, на людей, толпящихся в зале суда.

В помещении с деревянными панелями и светлым, чересчур высоким потолком пахло напряжением, смазкой для оружия, любопытством и казармой. Черкасова завели в подобие темного шкафа, где одна стена с двумя дверями и отверстиями для воздуха была стеклянной. Наручники так и не сняли. У Валерия очень болела спина после вчерашнего «воспитания» в камере, хотелось сесть, но лавки в «аквариуме» не предусматривалось.

Как на предварительном слушании свое место перед обвиняемым занял Морфин с помощницей, напротив прокурор. Вошла судья с вычурной укладкой и маникюром, в гротескной черной мантии, из-под которой выглядывали рукава тонкого белого свитера. Черкасов присмотрелся к ней: она была похожа на его школьную математичку ехидным прищуром и плотно сжатыми губами. С математичкой в школе была беда, она Валерия ненавидела. Стукнул судейский молоток, и фарс начался. Прокурор, блеклый мужчина лет тридцати пяти, зачитал с листа обвинение, украшенное цветистыми, но плоскими фразами.

«Столько слов, и ни одного настоящего. Гоголь бы повесился».

Валерий окинул взором присутствующих. Среди журналистов он заметил Лию Скворцову, роскошную черную королеву в окружении подобострастных вассалов. Она сверлила его ненавидящими и одновременно торжествующими глазами. Неподалеку от Шиманского толклась Елена Бриннер, поглядывая от скуки и нетерпения на маникюр.

Черкасов усмехнулся: некогда подружка на пару ночей, призванная скрасить неприятную поездку, превратилась в свидетеля обвинения. Увидел Черкасов и Айболита в черном, почти траурном костюме, он краснел и боялся поднять глаза… Поодаль от всех, у самой стены, стояла Саша Морозова. В руках у той почему-то был полосатый рюкзак, ужасно похожий на его собственный, забытый в Ришикеше.

Все в сборе. И он «аквариуме». Зоопарк. Серпентарий.

Валерий отвел взгляд и вдруг увидел воздушную, светлую, не принадлежащую этому месту фигурку, которую ввели в зал суда под усиленной охраной. Варя?!

Сердце Черкасова учащенно забилось, губы пересохли. Валерий приник к стеклу, понимая вдруг, что она идет сама, не выставляя руки, она осматривает людей, помещение… Видит! Это открытие ударило Черкасова по голове горячей волной, сметая прежние мысли и наводняя хаосом новых. Сработало?! Молчание, терпение, упорство и жизнь, превратившаяся в сплошную череду унижений, издевательств и медитаций… — всё это было не зря?!

Варя искала его глазами, и, обнаружив в стеклянной клетке, обмерла. Их взгляды встретились. Лавина мурашек закрутила Черкасова. Внутри, в медленно-тянущемся болоте обреченности и безразличной готовности принять все, что случится, грянул целый оркестр эмоций: ликование, страх за нее, трепет, прилив сил и ни с чем не сравнимое волнение. В этой героической симфонии главное место заняла нежность. Валерий смотрел жадно, словно хотел напиться напоследок, и вдруг за спиной Вари, среди свидетелей увидел Шиманского. Тот следил за девушкой хищно и неотступно. Казалось, он нащупывает в кармане нож, чтобы… — у Валерия перехватило дыхание. — Зачем она приехала сюда?! Зачем?!

Черкасов инстинктивно подался вперед и ткнулся лбом в стекло. Он дернулся, холодная сталь наручников неприятно сдавила кисти. Понимая, что может говорить теперь, но почти позабыв, как это делается, Черкасов судорожно думал, как он оградить Варю от опасности. Выходило, что никак…