Лакомые кусочки - Марго Ланаган

— Как ты можешь ходить по улицам? — яростно зашептала Эдда. — Как можешь улыбаться вдове Фокс — я сама видела, как ты улыбалась ей на рынке! Как можешь молчать, вместо того чтобы бросить ей в лицо: Ваш сын — ваш драгоценный сын! — сделал это со мной, когда был сопливым юнцом!

— Вдову Фокс не в чем винить. А ее сына я видела — и его, и Турро Кливера. Они… уже не те, что были раньше. Во всяком случае, они больше не заодно. Думаю, им неприятно вспоминать, на что они когда-то подбили друг дружку.

Подбили. Эдду едва не тошнило от ненависти.

— Но…

— И пока я жива, ты не посмеешь заговорить об этом ни с кем из них, Эдда, равно как с их родными, с Бранзой, Энни или кем-то еще. Я запрещаю тебе, слышишь? Грех совершен против меня, и я тебе говорю: не касайся этого. Это дело прошлое, и я не позволю снова поднимать со дна грязь, не допущу, чтобы весь Сент-Олафредс судачил об этом. Дай мне слово, Эдда. Обещай молчать.

Эдда глухо пробормотала что-то вроде согласия. Что же ей делать: плакать или кричать от бессильной ярости? Исколотить Ма кулаками или навсегда запретить покидать эту комнату, объятия Эдды — для ее же собственной безопасности?

— Ну, ну, девочка моя… — Лига не дала дочери зарыться в ее бок, взяла за подбородок, подняла лицо.

Точно так же она держала Эдду в детстве, усмиряя приступы неистового бешенства. Когда бурные эмоции искажали разгоряченное лицо дочки, черные кудри лезли в глаза, Лига сухими прохладными ладонями гладила пылающие щеки Эдды, осыпала их поцелуями — просто так, ничего не исправляя, не исцеляя.

— Все уже позади, — промолвила Лига. — Все давно позади, солнышко. Когда это случилось, я чувствовала себя ужасно, но с тех пор минуло много лет. Годы были милостивы ко мне и с лихвой возместили мои страдания. Будь у меня выбор — жизнь без того, что со мной произошло, либо жизнь без моей милой дикарки, я бы никогда не променяла тебя на покой.

— Но этот выбор… невозможен! — вырвалось у Эдды. — Неужели ты смирилась? Неужели не хочешь отомстить, убить…

Лига закрыла рот Эдды ладонью, прижала дочь к себе и принялась успокаивать — гладить по голове, целовать, повторять ее имя, а та продолжала горько плакать, роняя слезы в материнские юбки.

Бранза и госпожа Энни поднимались вверх по холму и несли полные корзины покупок. Бранза, тихонько смеявшаяся грубоватой шутке, которую для потехи отпустила знахарка, вдруг увидела на крыльце Эдду.

— Эдда, в чем дело? — окликнула она. Торопливость и загадочный вид сестры встревожили Бранзу. — Куда ты собралась в одиночку?

— Пойду прогуляюсь, — бросила та через плечо, словно отгораживаясь от расспросов, и поспешно удалилась.

— Я с тобой! — Бранза не глядя сунула корзину госпоже Энни.

— Оставь ее, — сказала старуха и взяла корзину вместе с ладонью Бранзы.

— Что могло стрястись? — Бранза попыталась высвободить руку и рвануться вслед за сестрой, но побоялась, что старая женщина не удержит равновесия и упадет, если она дернет слишком сильно. — Эдда ведь знает, что одной разгуливать нельзя, сколько раз сама мне говорила.

— Если бы она хотела поговорить, то тут же бросилась бы тебе на шею, детка, — сухо заметила Энни. — Идем лучше в дом и посмотрим, как там твоя мать. Давай-ка, открывай дверь.

— Мама? — с порога крикнула Бранза и поспешила к мастерской, оставив Энни в коридоре с корзинами.

Лига обратила к ней безмятежное лицо, хотя эта безмятежность явно давалась ей нелегко: в уголках глаз затаились морщинки, губы свела напряженная улыбка.

— Что тут случилось? — воскликнула Бранза. — Почему Эдда выскочила на улицу, вся заплаканная, и убежала совсем одна?

— Мы разговаривали.

Подошедшая Энни обменялась взглядом с Лигой, и Бранзу охватила досада: вдова знает! И Ма знает, что она знает. Они что-то скрывают!

— Беседа нас расстроила, вот и все, — закончила Лига.

— Почему? О чем вы разговаривали?

Лицо Лиги напряглось еще сильнее, однако ей удалось сохранить спокойствие.

— Не надо беспокоиться, ангелок. Я больше не хочу об этом вспоминать. Расскажи лучше, как дела у Рамстронга и его малышей. — Она отложила шитье, встала и ласково похлопала по руке Бранзу, готовую заключить мать в объятия, утешить, защитить. — Энни, не хочешь ли выпить чего-нибудь прохладительного? — С деланным оживлением Лига вышла из мастерской, чтобы рассмотреть многочисленные покупки.

Эдда шла вверх. Здесь улицы были безлюднее, но даже если бы она спускалась вниз по холму, через рынок, от расспросов ее спасал быстрый шаг и непроницаемое лицо. Весь ее вид ясно говорил: Эдда идет по важному делу, которое не терпит отлагательств, ей безразличны укоры и осуждение.

На подъеме Эдду ожидали крутые каменные ступени, с которыми предстояло помериться силами. Что ж, так даже лучше. Стиснув зубы, она упорно двигалась вперед, переносила тяжесть тела поочередно с одной ноги на другую. Эдда вошла во внутренний двор крепости и стала подниматься по ступенькам башни. Она была готова к бесконечному восхождению, готова изнурять себя, лишь бы идти в темноте, все равно куда.

Лестница все же закончилась, и Эдда оказалась на верхней площадке башни. Обычных влюбленных парочек почему-то не было, в глаза бил белесый призрачный свет. Отсюда оставался один путь — на крепостную стену. То ли сброситься с нее, то ли швырнуть вниз пригоршню мелкого гравия, то ли разразиться проклятиями в адрес прохожих…

Дрожа и задыхаясь, Эдда подошла к парапету, сжала кулаки. Все ее мышцы были напряжены, как струны, крепко сжатые зубы ныли. Над Цыганским кварталом вились струйки дыма. Верхушки деревьев раскачивались, рассеянно шевеля густой темно-зеленой листвой перед неподвижным взором Эдды, а город — хотя и казался неподвижным за дымчатой вуалью, под мокрой черепицей, покрытой мхом, за серыми камнями — бурлил, точно жуткое варево Энни — темная, едко пахнущая дымом клокочущая жижа, в которой пузырятся и всплывают на поверхность бесформенные, комковатые или тягучие ингредиенты — растительные, животные, бог весть какие. Если страшное преступление против Ма осталось безнаказанным, мало ли что еще творится в Сент-Олафредс? Если все молчат — преступники чувствуют свою вину, а мамой движет страх и отвращение, — кто знает, какие секреты таятся здесь? Весь город, весь мир испачкан, измазан, погружен в эту скверну!

Внебрачная дочь Хогбека-младшего… Эдда устремила свинцовый взгляд на крышу его особняка — она была покрыта такой же серовато-красной черепицей, как и другие дома, но в отличие от прочих зданий ее украшали остроконечные круглые башенки, чтобы хозяин мог наслаждаться своим величием. Эдда надеялась, что с этого дня, выходя полюбоваться изысканными садами, он почувствует ненависть своей нечаянной дочери, плода насилия, ненависть, которая опалит его затылок жгучим лучом с крепостной стены. Эдда ненавидела Хогбека так сильно, что ее била дрожь. Она отчаянно вжимала в парапет ободранные саднящие кулаки.