101 Рейкьявик - Халлгримур Хельгасон

— До Борганеса не подбросите?

Галогеновые супруги улыбаются. Я, наверно, слишком громко кричу. Вынимаю из ушей Smashing Pumkins. Мне отвечает female. Я назначаю за нее 40 000, хотя толком не вижу, какова картина в ее нижней части.

— До Борганеса, говорю, не подбросите?

— Борганес? Это в другую сторону.

— Ой, правда? А вы куда ехали?

— На озеро Хредаватн.

— Ну. Отлично. Не подбросите меня дотуда?

— Да.

— Лады!

Это, по всей видимости, хронические слушатели радио «Волна».[423]Эрик Клэптон греет мне зад. И он, и она в безупречных белых костюмах, очень опрятные, но какие-то топорные. Слишком волосатые. Вибраторная пара. Бонни Тайлер (ц. 40 000) и Майкл Болтон. Кажется, в подголовниках и то больше смысла, чем в этих волосатиках. Но я все же уточняю — после нескольких километров:

— А вы женаты или как?

— Мы? Да, а что? — спрашивает она.

— Ну просто… Я так и знал.

Да, она ответила правильно. Она, наверно, могла бы быть продавцом-консультантом в супермаркете, а в обеденный перерыв устраивать стриптиз в гостинице. Они вместе хорошо смотрятся. Им надо стать хорошими супругами. Им надо положить вибратор на полку и нарожать кучу детей с сияющими светлыми головками. Галоген должен оставить по себе потомство. Для страны это полезно. То есть, конечно, Бьорк из их детей не получится, но мелкие звездочки — вроде тех, что помещают в прессе в рецензиях на фильмы, — может, и выйдут. Бонни Тайлер передает мне на заднее сиденье бутылку «Калуа». Когда я глотаю, мы уже приехали.

Кафе на озере Хредаватн. Последний бар в долине. В зале человек семь, считая нас и Джона Леннона. «Free as a Bird» from the grave.[424]И при этом он здесь самый живой из всех. Весьма и весьма цивильная обстановочка. Галогеновых супругов быстро перехаивают за другой столик, где уже сидят пять человек. А еще здесь два голландца-велосипедиста, рассматривают карту. Небось экстази ищут. Я робко подхожу к стойке. Пиво мне подает «мисс Биврёст»-96. Она 60 000. Я пробую зацепить ее:

— Постой-ка… Ты в Биврёсте[425]училась?

— Да, — отвечает она, по-товарищески бодро, — а ты там тоже учился?

— Я? Нет.

— Значит, ты, наверно, приятель Гёйри.

— Какого Гёйри?

— Ну, Гёйри Б. и всей этой компании.

— Нет.

— Ой!.. — Она краснеет. — А я… я думала… да… э-хе-хе…

Она тормозит, и я торможу, и я нечаянно обкуриваю ее своей сигаретой, а потом стараюсь как можно лучше отрепетировать задание: донести пиво до какого-нибудь столика в надежде услышать от галогенов: «Садись к нам!» Но они ничего не говорят. Ну вот, а я-то думал, они мне друзья…

Я сижу один в течение нескольких стаканов. Бонни дважды смотрит в мою сторону. В первый раз я улыбаюсь. Я весьма скучно пьянею. Но здесь все же лучше, чем на этой даче. Здесь хотя бы в поле зрения несколько тысяч крон. За стойкой «мисс Биврёст». Извини меня! Мои попытки приставать к девушкам такие дурацкие, что жертвы и то за меня краснеют. Все мои «кадры» оказываются засвеченными. Анна звонила мне, сказала, что ее мама собирается заявить на меня в полицию за «попытку изнасилования». Руби-Тьюзди! Я стал обдумывать, что бы сказать в оправдание. Не получается войти в контакт с людьми… Попытка войти в контакт… Быть честным в отношениях с другими… Быть честным по отношению к своей совести и желаниям… Просто голая и чистая любовь к человечеству как таковому… Ага! Пришли две с Песчаной Косы (2x25 000), стоят у стойки. Песчаные и косые. Пьяны в задницу. Одна из них таращит глаза. У другой под глазами круги. Наконец у меня появилась какая-то цель в жизни, по крайней мере до трех часов. Я несколько раз раздеваю ее, а потом опять одеваю. Ту, которая с глазами. Ей это, кажется, нравится, она наконец слушается меня, подходит и садится:

— А-ай… Можно с тобой сесть? А чего это ты в помещении в темных очках?

— Потому что здесь музыка плохая.

— Тебе битлы не нравятся? Ну и ну! А кто тебе нравится?

— Халли и Ладди.[426]

— Ха-ха-ха, Халли и Ладди! Ха-ха-ха! Знаешь, а ты мне нравишься, ты прикольный парень!

Небольшая техническая накладка. Она совсем мертвая. И я больше не могу валандаться на ней. Что я в ближайшем будущем кончу, кажется, исключено. Но главное даже не в этом. Палатка расползлась и стала протекать на нас в тот момент, когда она сдохла. У меня на заднице холодная мокрая оранжевость. Это как находиться между яйцами и плавками. Эти две с Песчаной — Косые плохо поставили палатку. Даже на одну ночь — слишком плохо. Эту зовут Ханна. Я все еще внутри нее. Прямо хоть бери и пиши репортаж в глянцевый журнал. Я слегка царапаю ее; это скорее можно считать оригинальной попыткой оживления, чем воз буждающим средством. Это как секс в утробе матери. Не могу сказать, что я от этого в восторге. Жутко громкий шелест. Я с трудом вытягиваю презерватив из нее, себя из презерватива, штаны на ноги. Привет парусиновой фабрике «Эгир»! Что делать с телом, вот в чем вопрос… Я предпринимаю поиск ее трусов, но безрезультатно. Джинсы: если мне удастся ливайсировать их даме выше коленей, можно считать меня героем. Потому что выше начинаются необъятные целлюлитные просторы, в этом оранжевом освещении еще больше похожие на целлулоид и чрезвычайно труднопроходимые для человека, для которого и самому-то одеваться каждый день — уже подвиг, куда уж ему одеть целую толстомясую женщину, мертвецки пьяную, в сломанной палатке посреди мокрозадого Боргарфьорда в половине пятого утра. На шестом сантиметре выше колена я сдался. Укутываю ее расстегнутым спальным мешком. На ней пуховик, а под ним кофта. Я разворачиваю ее и смотрю, какие у нее груди. Напоследок. Они без лифчика и больше, чем я думал. Пока я брожу по ним рукой, обдумываю продолжение. Мертвецкие груди. От них какое-то другое ощущение. Как будто это еда. Я тщательно упаковываю их, и всю ее, чтоб она не замерзла. Ханна, ты у меня девятая! Да. Лолла была седьмая. Анна восьмая. В этом году у меня были три! Мне надо написать в журнал статью с тремя заголовками: «Любовные похождения Хлина Бьёрна. Значительные успехи. В два раза больше партнеров, чем в то же время в прошлом году». Шлюху я не считаю. Не думаю, что мама будет в восторге, когда прочитает в журнале про то, как я к ней ходил.