Слезы Черной речки - Владимир Топилин

К своему удивлению, Янис смирился с тем, что проведет предстоящую зиму в одиночестве, не как в прошлые годы. У него накопилось много работы, за которой не хватало времени на раздумья. В записях в дневнике уже не прослеживались боль, тоска и обида на произошедшее и происходившее. Иногда записывая наиболее важные события, не плакал, как прежде. Просто верил, что рано или поздно все будет хорошо. В строчках больше просматривалась радость успеха, чем разочарование за бесполезно прожитое в тайге время. Строил планы на будущее: «Выгнал пуд меда! Теперь у меня есть сладкое. В свободное время делаю новый улей. На будущий год хочу разделить семью. Сентябрь 20, года 1940».

Четвертая зима была обычной: обильные снегопады, трескучие морозы, короткий световой день. Как и прежде Янис ходил на охоту, откидывал снег, топил печь, готовил еду, обрабатывал добытую пушнину. Воспоминания о родных и близких, тоска по любимой девушке уже были не такими острыми. Инга снилась ему, но уже не так часто. Он чувствовал на губах вкус ее губ, трогал руками гибкий стан, хрупкие плечики, вдыхал свежий запах волос и тела. Она что-то говорила, смеялась, звала к себе, но всякий раз ускользала.

Янис просыпался, подскакивал на нарах, готовый тут же встать на лыжи и бежать к ненаглядной подруге. Однако расстояние и причины охлаждали разум: нельзя. До каких пор должен длиться этот запрет, не знал. Все твердил себе: придет весна, растает снег, пойду в деревню, несмотря ни на что.

Пора глухариных свадеб подкралась незаметно. С первым дуновением теплого ветра облетела с веток деревьев комковатая кухта. Выделяя смолистый запах, закачались оттаявшие пихты и кедры. Под яркими лучами солнца просел снег. В первой проталине прорезался говорливый ручеек. Порхая тут и там, запищали мелкие пичуги. Распустив веерные хвосты, защелкали, зашипели, призывая самок, краснобровые глухари. Этой весной на огороде у Яниса собрались уже пять петухов.

С приходом весны прибавилось забот. Кроме промысловых, бытовых и прочих сельскохозяйственных работ, ему нужно было заниматься пчелами, а они отнимали много времени. Полосатые труженицы хорошо пережили зиму. Он понял это, когда вытаскивал улей из зимника. Негромкий, ровный, монотонный гул внутри пчелиного домика подсказывал, что пчелы живы и здоровы, ждут времени, когда их выпустят на волю.

Янис выставил рядом на пни два улья. Первый с пчелиной семьей и второй пустой. Теперь важно было не упустить момент, когда пчелы начнут роиться. Ожидая такой день, занимался огородом. Еще больше расширил площадь посевов. Посадил картошку, лук, морковь, из зерновых — пшеницу и немного овса. В случае благоприятного урожая надеялся есть белый хлеб без экономии.

За работой и заботой незаметно пролетело время. Когда разделил пчел, наступил июль, не успел на встречу со староверами. Не дождавшись его, они приехали сами. Почтительно поздоровавшись, присели на чурки возле избушки. Янис, пребывая в отличном настроении, радовался им как ребенок, без умолку рассказывал о себе. Они, с серыми, потемневшими лицами, явно не в настроении. Предчувствуя недоброе, хозяин спросил причину их поведения.

— Война… — сурово ответил Дмитрий, теребя бороду.

— Зачем война? Какая война? — не сразу понял Янис.

— Глаголят, с немцем.

— Откуда известно?

— Наши на Троицу в мир ходили, к своим.

— Так ведь была ж война с Германией.

— Опять завязалась. По новой.

Замолчали. Новость — что облава НКВД. Оглоушила. Будто сердце тисками сжала.

— По всей Россее мужиков собирают, кто годами вышел, — продолжил Дмитрий. — В деревне, где наши были, шум. Кто сам, добровольно уходит, других по бумажкам кличут.

— А как же вы? — спросил Янис.

— Что мы?

— Вы пойдете воевать?

— Нам не можно. В Писании сказано, что нельзя кровь другого человека проливать.

Нахохлились, как рябчики под дождем. Долго молчали.

— А ты? — прервал думы Андрей, обратившись к нему.

— Что я? — как от неожиданного удара грома вздрогнул Янис.

— Будешь выходить из тайги?

— Не знаю…

Братья внимательно, долго смотрели на него, но ничего не сказали. Заметно, что что-то хотели предложить или высказать, но не смели лезть в душу. Вероятно, решили поговорить позже.

— Одначесь, мы тут тебе соль, крупы привезли. Топор новый, что заказывал, медогонку, — поднимаясь с чурки, перечислил Дмитрий.

— Сейчас пушнину принесу, — в свою очередь ответил Янис, сходил в ледник, принес мешок со шкурками. — Вот! Что за сезон добыл.

Быстро разгрузив лошадей и привязав мешок, братья засобирались в обратный путь. Янис не стал их задерживать, знал, что те не останутся.

— Как собака в желании будет, обязательно приходи! — усаживаясь верхом на Сивку, наказал Дмитрий. — Будем ждать! — и, перекрестившись перед дорогой, попрощался. — Спаси Христос!

Уехали.

Когда они скрылись из вида, Янис начал прибирать груз, а у самого из головы не выходили тревожные мысли. Может, и правда выйти в деревню? Хватит скрываться, будь что будет! Всю жизнь не просидишь. Да и молодость уходит. Ведь ему уже двадцать один год. Может, простят. В худшем случае, отправят воевать. Однако внутренний, насмешливый голос, как налитый в голову расплавленный свинец, отрезвил: «Нет, парень! Не простят! Расстреляют».

От подобной мысли стало так плохо, что не устоял на ногах. Сел на чурку, обхватив руками голову. В висках стучали молотки: вот и все… Если раньше была хоть какая-то надежда, то теперь ее нет. Ему ничего не оставалось, как жить здесь неизвестно сколько. Возможно, до самой смерти.

Всю ночь до утра не спал. Метался по избушке: вскакивал на нарах, выбегал на улицу, стонал, как смертельно раненый зверь, просил помощи неизвестно у кого. Теперь не увидит мать и сестру никогда, не обнимет, не поцелует любимую девушку. Это был конец. Елка из-под нар скорбно смотрела на него. Понимала: случилось что-то непоправимое. Обыватели не знали, не могли предвидеть в самых страшных снах, что будет еще хуже.

Это случилось в середине июля, в самый разгар медосбора. Пользуясь прохладой раннего утра, Янис окучивал картошку. Обмотав плотной тряпкой голову от комаров и мошки, с закрытыми ушами, активно взбивая клепаной из старой лопаты тяпкой, не услышал за спиной крадущиеся шаги. Елка в тот момент лежала под елью, отмахивалась лапами от вездесущих кровососущих насекомых. Она также не почувствовала запах крадущегося зверя.

Когда сзади раздался негромкий стук дерева, Янис не обернулся, подумал, что ослышался. Хотелось как можно быстрее закончить работу и укрыться в избушке, где всепроникающие мошки были не так навязчивы. Удар повторился, теперь гораздо громче. Он обернулся и замер от неожиданности. Возле пня с пчелиной колодкой стоял большой черный медведь.

До него было около двадцати шагов. Нисколько не пугаясь присутствия человека, стоя на задних лапах, хозяин тайги пытался сорвать улей с пня. С первой попытки ему это не удалось. Напрягшись, таежный гигант применил силу. Опора затрещала. Пчелиный дом оказался в его объятиях. Считая мед своим, не выпуская улей из лап, ковыляя на задних лапах, лохматый вор проворно покосолапил в ближайшую чащу. Возмущенный наглостью, с тяпкой в руках Янис бросился отбирать пчел. Закричал на медведя: