Храброе сердце Ирены Сендлер - Джек Майер

Многие дети сами выбирались из гетто и прятались в Варшаве, и мы помогали им продуктами, деньгами, документами. А после войны появились новые опасения… В стране царил хаос, перемещенные лица, беженцы. Я даже не представляла себе, как тут найти больше двух с половиной тысяч детей и их родителей. Варшава была уничтожена почти полностью, 95 % ее населения лишились крова. Адреса, что мы указывали в списках, перестали существовать… выполнить данное родителям обещание было практически невозможно, но я чувствовала, что обязана попытаться.

Польша была наводнена сиротами. Конечно, мы могли найти тех, кто был размещен в монастырях или приютах, но их родители погибли, значит, нужно было разыскать их родственников… а сделать это было почти невозможно. Поэтому меня не удивило, что советское правительство не проявило к этому делу интереса и не предложило никакой помощи. Потом мы начали понимать, какими последствиями грозит детям воссоединение с родственниками. Для них, особенно для самых маленьких, оно оборачивалось еще одной психологической травмой. Их забирали у людей, которых они считали своими единственными и настоящими родителями, и передавали выжившим родственникам, зачастую очень дальним. Но делать это все равно было нужно. Ведь иначе они никогда не узнали бы ни своих настоящих имен, ни имен своих родителей. Они даже не узнали бы, что родились евреями.

Спустя год я поговорила с председателем Центрального комитета евреев Польши Адольфом Берманом и рассказала ему о своих мучениях. Более того, списки были написаны на очень тонкой папиросной бумаге, и я очень боялась, что они разрушатся и их нельзя будет прочитать.

К этому времени у меня уже родилась Янка… 31 марта 1947 года. Я назвала ее в часть умершей во время войны мамы Янины. Я поняла, что я пока не боец, и скрепя сердце отдала списки Берману. Через несколько лет после этого он уехал в Израиль и забрал с собой либо оригиналы, либо копии списков. Он жил в кибуце выживших в войне польских евреев… кибуце Героев гетто. Как ни печально, но я не знаю, что стало со списками дальше.

Ирена помолчала.

И помню тех, кого пришлось оставить. Я уже очень старенькая и слишком хорошо понимаю свои ошибки и неудачи. – Ирена тяжело вздохнула. – Слишком много мучительных воспоминаний, слишком тяжелым грузом лежат они на моем сердце даже спустя все эти годы. Сейчас я скажу вам то, во что невозможно поверить, но это правда. Однажды я видела, как мать бросила грудного ребенка через стену гетто. Можете себе представить такое?

Ирена еще почти час рассказывала о прошлом. Она рассказала о репрессиях коммунистических властей. О том, чем она занималась во время войны, лучше было помалкивать. До 1965 года, когда она была награждена медалью Яд Вашема, даже ее собственные дети почти ничего не знали о ее прошлом. Янка, которой в тот момент было 17, только что поступила в Варшавский университет, но ей вдруг сообщили, что решение о ее зачислении отменено. Через два года такой же дискриминации был подвергнут и сын Ирены Адам. У Ирены разрывалось сердце…

А закончила она так:

– Во время оккупации я видела, как тонет в море ненависти польский народ, и в самом страшном положении оказались евреи. А помощь больше всего была нужна детям. Я была просто обязана им помогать. Неправы те, кто называет это героизмом, это была простая и совершенно естественная потребность, веление сердца.

Когда Ирена пообедала и немножко вздремнула, девочки были полны решимости исполнить «Жизнь в банке» для своего самого главного зрителя. За обедом они строили догадки, понравится ли Ирене их пьеса, если они сыграют ее прямо в ее крошечной спальне… спектакль до сих пор длился не больше 15 минут, и они уже не раз играли его без костюмов.

Но Ирена сначала спросила, нет ли у них еще каких-нибудь вопросов, и Меган сразу же подняла руку.

– Один человек в синагоге сказал мне: «У меня было чувство, что, если такое происходит, значит никакого Бога нет».

Ирена задумчиво постучала пальцем по подбородку.

– Нет, чудеса все-таки случались, и везение было. Некоторым людям молитвы помогали не терять надежды… У меня тогда не было сильной веры в Бога, но однажды нам повезло так, что этого нельзя объяснить простой случайностью, и, кто знает, может, в тот момент нам помогал сам Господь.

Как-то вечером я была у Яги на Лекарской. Мы дожидались темноты, чтобы захоронить свежие списки. Вдруг послышались полицейские свистки. Эсэсовцы перекрыли Лекарскую, и начались повальные обыски. А я ведь только вывела из гетто девочку по имени Сара, и она была с нами. Списки, которые мы собирались закопать этой ночью, лежали на столе. Ужас!.. Свистки, офицеры выкрикивают приказы, грохот солдатских сапог. Яга схватила списки и запихнула их себе под бюстгальтер. Она спрячется наверху, в стенном шкафу. Мы с Сарой спустились в подвал и спрятались там. Я договорилась с ней играть в игру «кто сидит тише», и стали ждать прихода немцев.

Но они так и не пришли. Солдаты были совсем молоденькие. Наверно, это были новобранцы, и их учили искать тайники и двойные стены. По счастью, в этот момент ни в одном из временных убежищ на Лекарской не было детей, и никого не арестовали. Теперь я думаю, что это было самое настоящее чудо.

– Мой пастор всегда говорит, что пути Господни неисповедимы, – сказала Меган.

Лиз поерзала, усаживаясь поудобнее. Дольше ждать было уже невозможно.

– А что… что вы скажете о нашей пьесе? – спросила она.

– Я прочитала ее несколько раз, – ответила Ирена. – Я сделала пару поправок, но в целом она очень близка к истине. Конечно, очень больно все это вспоминать. Но помнить об этих ужасных временах мы просто обязаны. И вы должны рассказывать эту историю людям.

– Может, там есть ошибки? – спросила Сабрина. – Мы хотим, чтобы в пьесе все было достоверно.

– Безупречно никогда не будет, – сказала Ирена. – Человеческая память – штука очень хрупкая, и нас осталось слишком мало.

Она промокнула глаза платочком, а потом продолжила:

– В одном эпизоде вы показываете, как я говорю немецким часовым у ворот, что забираю ребенка из гетто, потому что у него тиф. Это неправильно. Немцы боялись тифа больше всего на свете. Этот солдат скорее всего расстрелял бы ребенка на месте. Наверно, и меня вместе с ним. А еще вы неправильно назвали мою помощницу. У вас это Мария, а на самом деле это была еще одна Ирена – Ирена Шульц. Возможно, вы сделали так, чтобы зрители не путались в Иренах, но в жизни наши знакомые нас никогда не путали: она была очень высокая, а я – маленькая. Нас так и звали: «две Ирены»… Ирена Шульц была восхитительным человеком. Я по ней очень скучаю. Она умерла в 1983-м.