Марина Мнишек - Вячеслав Козляков

Передовые отряды ополчения опоздали на несколько дней и не смогли предотвратить «разорения Московского государства», как стали называть этот пожар современники. Земские войска договорились прийти под Москву после Великого поста, а Пасха в 1611 году пришлась на 24 марта. К этому времени традиционно заканчивался зимний путь. Первая часть собранного земскими силами войска во главе с Андреем Просовецким подошла к Москве в понедельник 25 марта. На подступах к городу ополченцы еще видели всполохи страшных пожарищ. Сидевшим в Москве полякам это войско, остановившееся «за Москвой-рекой, у Симонова монастыря», казалось огромным, чуть ли не «стотысячным». На самом деле главная сила ополчения подошла под стены Белого и Каменного города еще позднее, в начале апреля 1611 года, и расположилась несколькими лагерями. По сообщению «Карамзинского хронографа», воевода Прокофий Ляпунов стоял со своим полком «с резанцы» у Яузских ворот, а воевода князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой и «Ивашка Заруцкой, а с ним атаманы и казаки, которые были у Вора в Калуге», – «подле города до Покровских ворот».

Остальные воеводы городовых отрядов попытались перекрыть основные дороги, ведущие из Москвы, встав «у Сретенских ворот», «на Трубе», «у Петровских ворот», «у Тверских ворот» [441]. С. Ф. Платонов справедливо подметил, что «земские дружины таким образом были разрознены и разделены казачьими – ошибка, которой постарались избежать вожди ополчения 1612 года, но которая имела роковое значение для ополчения 1611 года» [442].

Сил ополчения хватило только на то, чтобы стеснить положение находившегося в столице польско-литовского гарнизона. Бои, ведшиеся ополченцами, не могли привести к захвату Москвы без решительного штурма, к которому пришедшие в столицу ратные люди не были готовы. Но опыт Первого ополчения оказался важен, так как под Москвой впервые было создано земское правительство со своей Думой, приказами и даже попытками влиять на посольские отношения Московского государства со Швецией и ногаями.

Естественно, что Коломна, где находилась Марина Мнишек с «царевичем», входила в число городов, подведомственных управлению Первого ополчения. Но отношения внутри подмосковных полков и «таборов» между сторонниками разных политических групп, между дворянами и казаками складывались сложно. Ситуация в Московском государстве усугубилась еще и тем, что 3 (13) июня 1611 года король Сигизмунд III все-таки захватил Смоленск. Эта победа, безусловно, подняла боевой дух сторонников короля, сидевших в Москве.

Памятником деятельности Первого ополчения остался знаменитый Приговор 30 июня 1611 года. Судя по его тексту (в известных копиях), в нем ничего не было сказано о будущих планах создателей ополчения в отношении царского престола. В преамбуле документа лишь повторялась главная цель ратных людей, собравшихся под Москвой: стоять «за дом Пресвятые Богородицы и за православную христианскую веру, против разорителей веры христианския, польских и литовских людей» [443].

Первое место по «чину» в ополчении занимали тушинские «бояре» князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой и Иван Мартынович Заруцкий. Фактическим же руководителем движения оставался его организатор думный дворянин Прокофий Петрович Ляпунов. В июне 1611 года Ляпунов вступил в новые переговоры с гетманом Яном Сапегой. В польских архивах сохранилась ранее неизвестная грамота, отправленная главой Первого ополчения гетману Яну Сапеге в ответ на его обращение от 4 июня 1611 года. С бывшим гетманом самозванца разговаривал уже не обычный рязанский воевода, а «приобщитель преже бывших преславных царей преименитого Московского государства, неотклонной их царского величества думной дворенин и воевода Прокофий Ляпунов». (Видимо, все-таки справедливы были упреки автора «Нового летописца» о гордыне, обуявшей земского вождя.) Руководитель ополчения звал гетмана Яна Сапегу ни больше ни меньше как «за православную нашу веру и за правду стояти», но это вряд ли могло привлечь гетмана к союзу. Очень четко Ляпунов обозначил врагов Первого ополчения, которое воевало «против лжесловного неисправления лукавых под присягою старосты Гасевского, и полковников, и ротмистров и всего злопагубново их рыцерства и против московских бояр непостоятелного предания Московского государства и отступления древняго своего благочестия».

Уже в самом начале переговоров Прокофий Ляпунов отдавал «достодолжную честь» гетману Сапеге и приносил «душевную похвалу» его рыцарству. Более того, вопреки первоначальным лозунгам ополчения он не только не отталкивал от себя поляков и литовцев, но и в весьма уважительном тоне говорил о будущем союзе с Речью Посполитой, «еже бы всесилный Бог сподобил твоей ясновелможной державе с нами быти в боголюбезном, в совершенном братолюбстве и в соблюдение правды» [444]. Можно только предполагать, что сулил в будущем подобный союз с одним из самых последовательных сторонников и помощников Марины Мнишек. Однако переговоры не заладились [445], а вскоре погиб и сам воевода Прокофий Ляпунов.

Глава ополчения пал жертвой непреодолимого социального конфликта между дворянами и казаками. Летописи подробно рассказывают, как все произошло. В ополчении пытались воспрепятствовать бесчинствам казаков, которые с самого начала появления под Москвой «почали воровать по дорогам и по селам и по деревням и торговых и всяких людей грабить и побивать и из животов пытать». Соответствующие нормы о разборе дел о казачьих насильствах и грабежах в создававшихся в ополчении Разбойном и Земском приказах были внесены в Приговор 30 июня 1611 года. За многие преступления казакам стала грозить смертная казнь. Однажды дело едва не дошло до такой казни, когда Матвей Плещеев пытался «посадити в воду» двадцать восемь казаков. Казачьи таборы взбунтовались и созвали свой «круг». По сведениям автора «Нового летописца», воевода Прокофий Ляпунов даже хотел «бежати к Резани», но его остановили под Симоновым монастырем [446]. И все же главному руководителю ополчения суждено было погибнуть именно в казачьем кругу, куда его много раз приглашали и куда он так не хотел являться, справедливо опасаясь убийства.

22 июля 1611 года Ляпунов за чужой порукою согласился прийти в круг «для земского дела». Однако он попал в умело расставленную ловушку. Все случилось, как считал автор «Карамзинского хронографа», «по повеленью вора Ивашка Заруцкого», благоразумно оставшегося за кулисами драмы: «а Заруцкой по своему злодейскому умышленью не приехал же, для того, чтобы на него не молвили, что по ево веленью убили Прокофья». Но кроме казаков, устранения Прокофия Ляпунова, особенно после того как он попытался привлечь на свою сторону гетмана Сапегу, добивались поляки и литовцы в Москве. Интрига, приведшая к гибели Ляпунова, была задумана Александром Госевским. Он приказал подделать грамоты Ляпунова, «будто бы разосланные по всем городам», с приказом побивать казаков: «мол, где ни случится какой-нибудь донской казак, всякого следует убивать и топить» (все это раскрыл в своих записках ротмистр Николай Мархоцкий) [447]. Парадоксальным образом Прокофий Ляпунов пал из-за обвинений в «измене» (безотказно действующее средство устранения политических противников во все времена). В казачьем кругу, как писал автор «Карамзинского хронографа», «Прокофья называли изменником, будто Прокофей пишет в Москву к поляком и к литве, и показали ему грамотку, будто ево Прокофьева рука». Удивленный Прокофий стал рассматривать «письмо» («грамотка де походила на мою руку, только аз не писывал»), но в это время долго сдерживавшаяся ненависть к воеводе прорвалась наружу, и произошел казачий самосуд: «А оне воры Прокофьеву руку подписали, да оне же говорили и в кругу кричали: “велел де ты нас побивати!” И в кругу Прокофья казаки убили…» Вместе с Ляпуновым погиб и «окольничий» Иван Ржевский, который, несмотря на свою вражду с воеводой, неосторожно высказался о его гибели: «За посмешно де Прокофья убили, Прокофьевы де вины нет».