Кучум - Вячеслав Софронов

Старый слуга, вышедший к ней навстречу, с подозрением оглядел миловидную монахиню, покосился на запеленутого ребенка и ушел в дом. Его долго не было, наконец, он вернулся и кивком головы пропустил вперед себя, повел в комнаты.

Старый князь, Петр Иванович Барятинский, узнав о появлении незнакомой монахини, не на шутку встревожился. По Москве давно уже ползли слухи, будто бы бывшая царская жена Анна Васильчикова, будучи в монастырском заточении, родила сына. Одни считали, что-то прямой царский наследник, и царь повелел вернуть Анну обратно и встретить ее как законную царицу с подобающими почестями. Но не проходило и дня как кто-нибудь из соседей сообщал вдруг, что у Анны родился мальчик в звериной шкуре с рогами и копытами от антихристового семени — и теперь надо вскорости ожидать конца света. Мол, всю Москву окружили крепкими заставами, жгут смолье, курят ладан и доглядывают за приезжими гостями. Да разве от нечистой силы убережешься этаким обычаем?

А тут до княжеских и боярских дворов докатилось страшное известие о смерти царевича Ивана, которого будто бы и лишил жизни тот самый младенец, семя антихристово. И способствовали тому немцы и иные басурмане, проживающие в стольном городе. Народ всколыхнулся и начал жечь дома иноземцев, кинулся с дубьем в Немецкую слободу, да были остановлены прицельным огнем из ружей живущих дружно немцев и иных приезжих гостей.

Что ни день, как рождался новый слух, и моментально наполнившие городские улочки юродивые и кликуши громогласно блажили, перемывая косточки и боярам, и немцам, и знатным людям. Жалели лишь царя, который будто бы собрался на вечное заточение в монастырь, что специально для него будут строить в глухих урочных местах.

На счастье, никто не знал, в каком из монастырей произошло рождение загадочного младенца, иначе давно бы уже кинулись требовать выдачи его и предания огню. Сам 5де Иван Васильевич после погребения сына в Архангельском соборе надолго закрылся в своих покоях и никого не допускал к себе. Борис Годунов с Богданом Бельским, которым доложили об исчезновении привезенного в Москву сына Анны Васильчиковой, долго совещались, не зная, что предпринять. Любой их поступок мог быть обращен против них. Потом улучили момент и решительно вошли в комнату к Ивану Васильевичу, застав его стоявшим на коленях перед образами, и сбивчиво доложили о случившемся. Но Иван Васильевич не проявил никакого интереса к их сообщению и лишь спросил, когда ожидается прибытие из Рима папского легата, который должен был выступить посредником между ним и Стефаном Баторием. Точной даты бояре указать не могли. Царь махнул рукой, выпроваживая их. Никаких указаний насчет розыска пропавшего младенца дано не было. Бояре вздохнули — еще одной заботой меньше, и каждый занялся своим делом. Об исчезнувшем ребенке на время забыли…

…Князь Барятинский из-за занавески сперва пристально разглядел непонятно откуда взявшуюся в его доме монахиню, не без труда признал в ней свою бывшую стряпуху, проживавшую когда-то у него вместе с матерью, и чуть успокоился. Вышел к ней с улыбкой и с обычным добродушием.

— Не думал, не гадал, что почтенную инокиню Господь ко мне в дом пошлет. Что привело тебя?

— Князь, видать, не признал меня? — потупя глаза, тихо спросила Евдокия.

— Отчего ж не признать… Признал как есть. Дуся? Вот видишь, не совсем еще из ума старый князь выжил. Одна? Мать-то где?

— Она к себе на родину в Устюг уже несколько годков как ушла. И вестей от нее до сих пор никаких не имею.

— То бывает. Даст еще знать о себе. Ты никак постриг приняла? — Князь намеренно не спрашивал о младенце, которого Дуся крепко прижимала к себе и покачивала время от времени.

— Нет, не приняла постриг. Послушница пока.

Оба замолчали, не решаясь заговорить о главном. Наконец, первым не выдержал князь и, насупясь, пожевав губы, спросил:

— Ребеночек твой? Или подобрала где? Евдокия подняла на него свои чистые, незамутненные глаза и без утайки выдохнула:

— Царской бывшей жены сынок. Анны. Кто отец, сказать не смею, но, может статься, и не государь наш вовсе.

— Как?! — всплеснул руками Барятинский и, откинув пеленку, уставился в детское личико. Мальчик проснулся и сонно поглядел на бородатого мужика, склонившегося над ним, испугался, заплакал.

— Вышел бы, князюшка… Покормить мальца надо…

— Неловко повела плечом Евдокия, скидывая с себя верхнюю одежду, оставшись в черном, наглухо закрытом платье.

— А кормить кто станет? — Барятинский растерянно оглянулся, словно где-то здесь должна находиться и кормилица.

— Да я и покормлю, — просто ответила Евдокия, качая и сноровисто распеленывая младенца.

Ничего не понимающий Барятинский попятился к дверям, столкнулся там с женой, которая, верно, слышала весь их разговор, и она с улыбкой потянула его за собой, но он успел спросить:

— Нарекли как?

— Димитрием, — отозвалась из-за закрытых дверей Евдокия. И тут же детский крик смолк, послышалось негромкое удовлетворенное посапывание с причмокиванием и тихое бормотание Евдокии.

— Ох, бабьи дела не свели бы с ума, — произнес, разводя руками, Петр Иванович и размял жесткой пятерней напряженную шею.

— Это точно, — вновь ободряюще улыбнулась ему княгиня и, проводив мужа, осторожно зашла в комнату к кормилице.

А вечером Петр Иванович отправился к князьям Васильчиковым, чтоб сообщить потрясающую новость. Они долго беседовали с хозяином дома наедине и дали друг другу слово никому не говорить о случившемся и оставить до времени Евдокию с мальчиком у Барятинских, сообщая всем, будто бы приехала с дальнего имения родня, которая некоторое время поживет в Москве. Однако, слух о таинственном младенце странным образом проник на улицу, и вскоре все соседи стали с любопытством поглядывать на княжескую усадьбу, ожидая дальнейшего развития событий.

Меж тем в Москву прибыл из Рима посланник самого папы Григория Антоний Поссевин. После переговоров о мире с польским королем, папский легат пожелал повести беседу о вере, но непременно с глазу на глаз, с царем.

— Как же я с тобой один говорить стану, без ближних людей, которые в государстве моем наипервейшие люди? — хитро щурясь, спросил посла Иван Васильевич. — Да и опасно нам спор затевать о вере… А то каждый будет на своем стоять, и войдем в брань великую…

— Что ты, государь! Как можно браниться из-за веры. Тем более, что она у нас одна. Единая вера. Наместник Бога на земле папа римский Григорий сопрестольник апостолов христовых Петра и Павла. Он желает с тобой, царем московским, в одной вере быть. Хранимые у нас книги греческой веры мы можем привезти в Москву для сличения с теми, что у вас по церквям читаются.

Иван Васильевич недовольно поморщился и тихо обронил:

— Мы не дети малые, чтоб по вашему писанию вере учиться. Свои чтецы имеются. Не переводи, — махнул рукой толмачу.

Поссевин, не дождавшись перевода слов царя, продолжил ласковым тоном, оглаживая чисто выбритое лицо, произнося слова негромко, но твердо и убедительно.