Остров выживших - Карен Трэвисс

Феникс помолчал несколько мгновений.

— Верно, — согласился он. — Сейчас я не вижу иного выхода, кроме как уничтожать их. Но боюсь, у меня не хватает энергии на то, чтобы ненавидеть кого-либо. Можно назвать это чувство печалью.

Прескотт подумал, что Феникс, наверное, в детстве держал в доме скорпионов и ядовитых пауков и находил их занимательными созданиями. В нем говорил ученый. Что он будет делать сейчас? Его работа — создание оружия; если Саранча разгромлена, ему придется найти себе другое занятие.

Например, будущее Сэры. Для того чтобы залечить раны, нанесенные планете, понадобятся усилия лучших оставшихся в живых ученых. Феникс мог бы начать с этого.

Вернувшись к Дому Правителей, Прескотт миновал команду, занимавшуюся уборкой, — люди поливали из шланга памятник Неизвестным Воинам. Аккуратные, строгие сады выглядели почти нормально, по крайней мере внешне. Эфира была городом порядка, где каждый житель знал свое место и делал свою работу, и теперь они занимались тем, что умели лучше всего: продолжали жить и выполняли свой гражданский долг.

Джиллиан встретила его в офисе с папкой отчетов и чашкой кофе. Да, жизнь действительно продолжалась.

— Сэр, управляющий волнуется, что скоро у нас может кончиться кофе, — сказала она. — Я хочу сказать, что в этом году урожая кофе не будет, правда? Может быть, сделать запас на черный день?

— Я могу обойтись травяным чаем, — ответил Прескотт. Он терпеть не мог травяной чай, но не мешало иногда продемонстрировать готовность идти на небольшие жертвы. — Если нужно.

Он сел за стол и откинулся назад настолько далеко, насколько позволяла конструкция кресла. Затем взглянул на два телефонных аппарата, стоявших на столе: один для обычных звонков, второй — особая линия, предназначенная для связи с министрами и главами других государств КОГ. Раньше он довольно часто разговаривал по этому второму телефону, но уже почти две недели аппарат молчал.

Прескотт попытался вспомнить последний разговор по этой линии и подумал, что, наверное, это Дещенко звонил ему из Пеллеса — захваченного Саранчой, близкого к гибели, — чтобы сказать, какой он отвратительный убийца, жестокий, сумасшедший маньяк и что он наверняка скоро будет гореть в аду.

Но в эту минуту ад для Прескотта находился в отдаленном будущем. Ему нужно было взглянуть в окно, чтобы привести в порядок мысли и расставить приоритеты, ад же должен был ждать своей очереди.

Он еще некоторое время смотрел на мертвый телефон. Прескотт знал, что он больше никогда не зазвонит.

Шоссе Коррен — Киннерлейк, шесть дней спустя

Рядовой Падрик Салтон расхаживал с огромным синяком под глазом и не отвечал на вопросы о том, где его получил.

Он шел рядом с Хоффманом по участку земли, который некогда был дорогой. Бульдозеры впервые приехали сюда вчера, распихали обугленные машины по сторонам, и теперь из Эфиры можно было добраться до моря. Какого дьявола море понадобилось Эфире именно сейчас, Хоффман понятия не имел. В морских перевозках не было необходимости, потому что больше некуда и неоткуда было что-либо возить. Военно-морской флот КОГ — точнее, жалкие остатки его, сохранившиеся со Дня Прорыва, — теснился в портах вдоль побережья Эфиры и на базе Мерренат, расположенной на северо-востоке. Расчистка этой дороги была чудовищной, напрасной тратой времени и топлива.

Но он был здесь, он шел по этой дороге, потому что так было нужно. По какой-то причине Салтону тоже нужно было сделать это. Асфальт и основу прорезали глубокие узкие трещины длиной в полметра — это пожар обжег дорогу, словно керамический горшок.

«Черт, Маргарет, скорее всего, здесь и не было никогда. Я этого не знаю. Вот что самое отвратительное. Воображение».

— С островов пока ничего не слышно, — произнес он.

— Я знаю, сэр. — Друзья Салтона называли его «Пад», и Хоффман иногда тоже. Этот солдат был одним из лучших снайперов Маятниковых войн. — Но есть острова, с которыми мы потеряли связь со Дня Прорыва, и оказалось, что там все в порядке. Просто нет связи.

Надежда — это зло. Она соблазняет тебя, а потом бросает, и ты падаешь с небес на землю так быстро и ударяешься так больно, что потом тебе становится еще хуже, чем раньше. Хоффман не поддавался ей.

— Калисо не говорит о своем острове.

— Ну, у него башка забита всякой чушью про загадочный рок и вечность, а я вот считаю: если ты умер, так умер, и иначе нельзя, потому что тогда ты наконец получаешь покой.

— Так вы мне не расскажете, где заработали этот фингал? Обещаю не отдавать вас под суд за драку.

Хоффман старался не переходить зыбкую границу между небольшими послаблениями для солдат и нарушением дисциплины. В сумасшедшем доме, который представляла собой сегодняшняя Эфира, единственным, что имело значение, было цивилизованное поведение. Люди находились в состоянии шока, их сводила с ума боль потери. Несмотря на комендантский час, ничто не мешало им ссориться за выпивкой в любое другое время суток.

— Вчера вечером я сильно напился в баре, сэр, а там уже слово за слово… — наконец выдавил Пад. — Кто-то что-то вякнул насчет отца сержанта Феникса. Поэтому я обязан был вступиться за свой полк. Я все еще в Двадцать шестом КТП.

Хоффман кивнул, соображая, как ответить.

— Ладно, рядовой, не будем больше об этом. Просто смотрите, чтобы это не вошло в привычку.

Преданность своему отряду — странная штука. Хоффман относился к ней как к вере в Бога. Она не обязательно имела смысл, да почти наверняка не имела смысла, но она заставляла людей совершать самые невероятные поступки. Однако вкупе со стрессом и ночными кошмарами она приводила к вспышкам раздражения.

«Я идиот. Что я здесь делаю?»

Он шел по одной из тысяч дорог, попавших в радиус действия лазерного удара, в надежде на исцеление. Если желание его исполнилось и смерть Маргарет была мгновенной, то ни от нее, ни от ее машины ничего не осталось. Если он найдет что-нибудь — а где, черт побери, ему хотя бы начать свои поиски? — то он будет терзаться мыслью о том, какой мучительно долгой была ее смерть.

— Мои соболезнования насчет вашей жены, сэр.

— Спасибо, Пад. В этом я не одинок. — «Боже, Аня, наверное, проболталась Дому Сантьяго, и теперь каждый идиот знает, что происходит». — Это дерьмовый мир.

— Вы знаете, где она тогда была? Извините, что спрашиваю, но вы именно из-за нее отправились с нами, да?

— Значит, вы не знаете.

— Дом сказал мне только, что она не успела вернуться в Эфиру.

Хоффман ощутил укол совести: зря он подумал плохо об Ане; она, должно быть, всего лишь предупредила людей, чтобы они не задавали ему бестактных вопросов. Девочка была невероятно преданной. Да, снова это: преданность. Хоффман иногда ценил ее выше ума, хотя Аня, конечно, была девушкой отнюдь не глупой.

— Пад, я знаю, что не найду ее живой. Она погибла. — Каждый раз, произнося это вслух, Хоффман поражался сам себе. Он даже не пролил по Маргарет не единой слезы. Какая-то часть его сознания давно привыкла к горю и чувству утраты и сейчас наблюдала за тем, как второй, ранимый Хоффман оправляется после смерти жены. — Наверное, мне просто нужно увидеть, где именно это произошло. Ну а вы-то здесь какого черта делаете? У вас же сегодня увольнительная.