Взлеты и падения государств. Силы перемен в посткризисном мире - Ручир Шарма

Избавление от безнадежных долгов всегда связано с решением политической проблемы – кто за все ответит? Власти могут направить удар в сторону заемщиков, вынудив их объявить о дефолте или банкротстве или позволив банку забрать их дома или автомобили. Или же могут заставить кредиторов либо полностью списать долги заемщиков, либо облегчить их участь, предложив более выгодные условия погашения кредита или снизив общую сумму долга. Одна из причин, по которой США быстрее Европы восстановились после кризиса 2008 года: в большинстве штатов законодательство позволяет домовладельцам относительно легко объявить дефолт по ипотеке. Это позволило удалить проблемные долги из системы. Так или иначе, начало конца кредитного кризиса часто происходит не тогда, когда задолженности начинают выплачиваться, а когда они начинают урегулироваться – путем списания и рефинансирования или взыскания и дефолта.

Индонезия урегулировала проблемные кредиты и рекапитализировала банки с неожиданной решительностью и скоростью. Учитывая заработанную банками дурную репутацию, политически проще оказалось применить болезненные меры именно к ним. Правительство взяло под контроль около тридцати двух миллиардов долларов “плохих” кредитов, которые в итоге были проданы по цене нескольких центов за доллар, и внесла новый капитал в наиболее устойчивые банки – чаще всего в форме государственных облигаций. Многие из оставшихся вынудили к слиянию или ликвидации, и через два года количество банков в Индонезии сократилось с двухсот сорока до ста шестидесяти четырех. Четыре самых плохих государственных банка присоединили к одному из сильнейших – Bank Mandiri. Девять разорившихся частных банков присоединили к трансформированному Bank Danamon, исходно принадлежавшему одному из ближайших соратников Сухарто, который в итоге сбежал из страны, преследуемый властями. Он остался должен более миллиарда долларов, полученных в качестве кредитов на неотложные нужды от “дружественных” банков.

Еще один важный сигнал достижения дна долгового кризиса можно заметить внутри банков. Обычно, если банк выдает кредиты на сумму, превышающую сумму его депозитов, рассчитывая покрыть разницу за счет внешнего финансирования, он может столкнуться с неприятностями. Если сумма кредитов превышает 100 % суммы депозитов, банк находится в рискованной зоне, если она больше 120 % – это предупреждение о возможном кризисе. После наступления кризиса отношение кредитов к депозитам начнет падать по мере того, как банк будет сокращать кредитование, списывать безнадежные долги и наконец начнет снова привлекать депозиты. Когда сумма кредитов банковской системы в целом станет примерно ниже 80 % суммы депозитов, банки смогут снова выдавать кредиты.

Такое восстановление равновесия банковской системы – со здоровым соотношением депозитов и кредитов – свидетельствовало об оживлении кредитного и экономического роста во многих посткризисных странах, включая Индонезию. При приближении в 1997 году кризиса среднее соотношение кредитов к депозитам в национальной банковской системе достигло 110 %. После кризиса была проведена решительная чистка (ликвидированы безнадежные долги и начато новое кредитование), и в течение года это соотношение упало до 35 %.

Это подготовило условия для трансформации. Индонезийские банки настолько сильно пострадали от азиатского финансового кризиса, что им стала присуща осторожность, сохраняющаяся и поныне. Danamon и Mandiri – банки, созданные из обломков десятков банков, погибших во время кризиса, – сделались одними из самых успешных и уважаемых в Азии. А вот Jardine Fleming, инвестиционный банк, проигнорировавший предупреждения Зелински о поцелуе долга, давно исчез. Это был один из первых азиатских банков, разорившихся в кризис.

Долгобоязнь

После унижения, перенесенного в ходе долгового кризиса, многие заемщики и банки часто страдают от долгобоязни – опасения взять или выдать кредит. Потребители и компании хотят только погасить свои долги, а не пускаться в новые предприятия, банки же боятся выдавать кредиты напуганным клиентам. Разговоры с банкирами Таиланда и Малайзии в 1998 году напоминали разговоры с жертвами посттравматического синдрома. Многие из них предпочитали вести себя тихо, покупать более надежные государственные облигации и держать их до самого погашения, а не рисковать, выдавая новые кредиты. В течение следующих пяти лет кредиты росли медленно, что задерживало развитие в значительной части Юго-Восточной Азии, где экономика снова пошла в гору, но темпы ее роста составляли лишь от половины до трети от докризисных.

После глобального кризиса 2008 года широко распространились опасения, что капитализм будет тормозить до полной остановки, поскольку кредиторы и заемщики по всему миру снова поддались долгобоязни. Чтобы разобраться в масштабах этой угрозы, аналитики изучили историю вопроса и обнаружили множество случаев “бескредитного восстановления” – когда экономика начинала расти, а кредиты нет. Одно объемное исследование МВФ показало, что 20–25 % из почти четырехсот послевоенных восстановлений экономики произошли без существенного оживления долгового рынка. Кое-кому возможность возрождения экономики без роста кредитов представляется чем-то мистическим, и некоторые экономисты назвали это “возрождением Феникса”. Выяснилось, однако, что без кредитов восстановление оказывается слабым – с ростом ВВП примерно на треть ниже, чем в случае обычного восстановления, поддержанного кредитами.

Мексика пережила один из самых продолжительных периодов долгобоязни в развивающемся мире. После цепочки финансовых кризисов, кульминация которых привела к падению песо в 1994 году, страна пыталась расти с небольшим объемом кредитования. Кризис 1994 года разрушил мексиканские банки полностью (так же, как четыре года спустя разрушились индонезийские), но мексиканских владельцев банков не вытеснили, и они умудрились отложить списание проблемных долгов. В то же время они не обрели уверенности для выдачи новых ссуд, отчасти потому что у них было мало депозитов. Мексиканское население настолько потеряло доверие к банкам, что до нынешнего дня у многих вообще нет банковских счетов. В начале 2000-х частное кредитование ненадолго пошло было на подъем, после того как правительство настояло на продаже трех крупнейших мексиканских банков международным группам вроде Citibank и HSBC, – однако простимулировать кредитный рынок так и не удалось.

После кризиса 2008 года международные финансовые конгломераты стали бояться выдавать кредиты где бы то ни было, включая Мексику, несмотря на то что в Мексике проблема была как раз в их недостатке. К 2014 году история долгобоязни в Мексике насчитывала рекордные двадцать лет, в течение которых доля частных кредитов в ВВП сократилась с 38 % в 1994 году до 25 %, став одной из самых низких в мире. Не случайно этот долгий период вялой динамики кредитования сопровождался долгим периодом слабого роста ВВП, во время которого такие соседи Мексики, как Чили и Бразилия, обогнали ее по размеру подушевого дохода.

Долгобоязнь Мексики длится уже почти столько же, сколько страдали от нее США после Великой депрессии. Как отметил в 1989 году британский экономист Тим Конгдон, в течение четверти века до кризиса 1929 года в Америке рос оптимизм в отношении экономического будущего страны, а четверть века после кризиса характеризовалась постоянными сомнениями в отношении вероятности и продолжительности восстановления, и главным симптомом этих сомнений была “исключительная осторожность” в сфере кредитования.