Дом в глухом лесу - Джеффри Барлоу

День угасал, вставала луна, а джентльмены все высматривали птицу – но тщетно. Они подождали еще немного, надеясь, что тераторн явится прежде, чем окончательно стемнеет и мистер Аркрайт утратит возможность пустить в ход свое оружие.

По счастью, ждать им оставалось недолго. Воздух прорезал хриплый, нездешний вопль – еще более дикий и странный, нежели звук деревянной свистульки. Дерево содрогнулось; «виллу» несколько раз основательно тряхнуло, пол заходил ходуном. В восточном окне сумеречный свет разом погас; гигантские когти, острые, точно бритвы, впились в подоконник, и в проем ворвалась огромная, похожая на стервятника птица.

И вновь Оливеру пришлось волей-неволей совладать с испугом при виде кармазинно-красной головы и черного как смоль тела тераторна. Непросто было ему, приезжему из города, справиться с врожденной антипатией к крылатому вестнику беды. В конце концов, тераторн – птица крайне отталкивающая, что бы ни говорили по этому поводу Слэк с капитаном и даже Марк. Холодные пронзительные глаза внимательно изучили собравшихся, особенно доктора Холла и чужака из Вороньего Края; надо думать, про себя птица сходным образом размышляла о безобразии представителей рода человеческого. Однако при виде втиснувшегося в оконный проем чудища с кармазинно-красной головой, такой зловещей и грозной, со степенно сложенными черными крыльями, в совершенно «священнической» позе, Оливер поневоле представил себе преподобного архидиакона церкви в парадном цилиндре.

Философ шагнул к окну и разразился потоком ласковых слов и фраз, долженствующих успокоить недоброго вестника беды и заверить его, что все в порядке. Птица тут же откликнулась – не приходилось сомневаться, что тераторн и коротышка-слуга – лучшие из друзей, что в свою очередь преисполнило горожанина Оливера глубочайшим изумлением. Капитан счел нужным добавить словечко-другое и от себя гулким, как контрабас, голосом, хотя и несколько приглушенным из-за повязки на носу.

Умиротворив птицу, Слэк протянул ей три пера; холодный пронзительный взгляд тераторна немедленно обратился на них. Чудовище вытянуло шею и покачало головой вверх-вниз, приблизив жуткий клюв к самым перьям. Оливеру почудилось, что птица узнала запах; и немудрено, ибо разве этот запах не принадлежал врагу?

Без дальнейших понуканий тераторн сорвался с места, основательно тряхнув сосну и капитанский домик.

– Прямиком в усадьбу полетел, – сообщил капитан, вглядываясь в подзорную трубу.

– Славный дружище Шейкер! – воскликнул Слэк.

– А что за приказ вы ему отдали? – полюбопытствовал Оливер.

– Прошу прощения за вольность, мистер Оливер, сэр, никаких приказов я не отдавал, – поспешил уточнить слуга. – Мистеру Шейкеру ничего приказать нельзя. Я всего лишь попросил оказать нам услугу. – И мечтательно-задумчивый Слэк, вернувшись к философскому, миссис-Филдинго-образному настрою, отвернулся и пробормотал про себя: – А к чему это все приведет, уж и не ведаю; опасаюсь, впрочем, что ни к чему доброму!

Капитан, высунувшись из южного окна, окликнул стоявшего внизу ветеринара:

– Мы идем!

Не мешкая, один за другим, друзья покинули виллу, прошли по подвесному мостику и, спустившись по нескольким лестничным пролетам, оказались у самого основания «Пиков», где уже поджидали лошади, подготовленные престарелым капитанским конюхом. Докторского коня выпрягли из двуколки и заседлали, а к седлу капитанского могучего скакуна привесили ягдташ. С псарни привели гончих; собаки весело резвились у ног лошадей. Слэк дал им понюхать перья; капитан и остальные вскочили в седла и поскакали вслед за мистером Аркрайтом на луг.

– Удачи вам, джентльмены! – громко крикнул философ и, уныло покачав головой, вновь забормотал себе под нос, провожая всадников взглядом с крыльца: – И к чему это все, я спрашиваю? Куда это нас заведет? Боюсь, за последнее время я сделался жутким меланхоликом. Суждено ли нам дожить до следующего Михайлова дня, хотел бы я знать? Ох, и зачем я только сохранил эти перья! Надо было вообще от них отказаться. Боюсь, теперь нам остается только положиться на судьбу. Жизнь – престранная пьеса… сколь незначительную, сколь мимолетную, сколь неуклюжую роль играем мы на театральных подмостках; а что до автора пьесы, так он просто умалишенный, вместо мозгов у него – устрицы, в желудке – уксус, а в жилах – настой календулы вместо крови. Не пиши для меня ни строчки, безумец, и не пой мне песен, ибо, надо думать, все мы обречены, как бы дело ни повернулось сегодня.

А в воздухе между тем уже кипела битва. Тераторн времени зря не терял: полетел прямиком к мысу и атаковал сову под сенью Скайлингденского леса. Ловко маневрируя и уворачиваясь, он выгнал свою противницу из чащи и, оказавшись на другой стороне бухты, изменил стратегию и позволил гнать себя в направлении «Пиков». Не успели всадники выехать на середину луга, как крылатые недруги уже закружились у них над головами, оглашая окрестности диким визгом и жуткими злобными криками.

Они закладывали виражи и пикировали друг на друга, а между тем позади них вставала гигантская луна. И так уж вышло, что битва по большей части разворачивалась на ее фоне; стремительно мелькающие силуэты противников лавировали и сталкивались в холодном, ясном свете. Снова и снова сходились двое на фоне луны; сова свирепо и бешено атаковала и теснила превосходящего ее размером тераторна. Чаще случалось так, что бросалась вперед и наносила удар сова, тераторн, напротив, лишь отражал натиск. Очень скоро стало очевидно: сова постепенно и неотвратимо одерживает вверх, нападая и обрушиваясь на «преподобного архидиакона», будто одержимая сверхъестественной яростью, иначе и не скажешь. Вот теперь сквайр с Оливером поняли, отчего в Скайлингдене не держат привратника – в нем просто нужды не было! – и отчего в окрестном лесу с прибытием мистера Вида Уинтермарча и его домашних разом смолкли птицы.

В то время как прочие наблюдали за ходом сражения, мистер Аркрайт спешился и тоже изготовился к бою. Он надел нарукавник и перчатку, закинул на спину колчан. Шагнул вперед, натянул лук, прицелился – и выпустил в мишень первую из стрел. Стрелял он, по сути дела, наудачу, ибо мишень отличалась редкостным проворством, а подвергать риску тераторна он не смел. Спускать тетиву можно было лишь тогда, когда птицы на краткий миг разлетались в стороны, изготовившись к новой атаке. Так что стрелы мистера Аркрайта по большей части летели мимо, на изрядном расстоянии от цели. Уже давно ветеринар, этот меткий лучник, не сталкивался с задачей настолько трудной; однако же сдаваться он не собирался, нет!

И снова противники обрушились друг на друга, и снова разлетелись в разные стороны. Тераторн, явно уставший, прянул вниз, в сторону, и, распахнув крылья, описал над лугом широкий круг. Сова следила за ним немигающим взглядом: вместо того чтобы броситься вдогонку, птица зависла в воздухе, распушив хвост. И мистер Аркрайт не упустил своего шанса. Он выхватил из колчана новую стрелу, натянул тетиву едва ли не до отказа, встал в стойку, прицелился; тетива запела – и стрела помчалась вперед со скоростью ветра.

Сова перевернулась в воздухе с душераздирающим воплем удивления и боли. Стрела вонзилась точнехонько в цель. Даже на расстоянии мистер Аркрайт видел, как зеленые фосфоресцирующие глаза глядят яростно и озадаченно, обшаривая взглядом землю в поисках нового противника. Одно из крыльев явно пострадало; птица с трудом двигала им, пытаясь не потерять высоты. В этот самый миг мистер Шейкер, описав круг над лугом и заметив, что противнице приходится несладко, пошел в атаку. Невзирая на рану, сова еще держалась в воздухе, пусть и с трудом, так что мистер Аркрайт потянулся за новой стрелой. Однако не успел он выстрелить, как птица, увернувшись от пикирующего тераторна, изо всех сил забила крыльями и помчалась над лугом и над деревьями в направлении деревни.