Сквозь толщу лет - Евгения Николаевна Васильева

кормушку, заправлялись здесь сиропом, их пометили цветными номерами. Насосавшись сиропа, они улетели в свой улей, и наблюдатели видели, как они танцуют на сотах за стеклянной стенкой.

Пчел, мобилизованных мечеными сборщицами, задерживали на кормушке и убирали в клетку (мы знаем уже, для чего это делается). Регулярные рейсы беспрепятственно продолжали только пчелы первого, меченого десятка.

Затем, через сорок пять минут, кормушки убрали и одновременно спрятали в густой траве две надушенные лавандой пластинки. Одну положили невдалеке, но несколько в стороне от места, где стояла недавно кормушка, а вторую отнесли за полтораста метров в противоположном направлении.

На первую пластинку сборщицы, завербованные пчелами первого десятка, начали прилетать уже через четыре минуты, и за сорок пять минут их здесь побывало триста сорок, тогда как к другой пластинке пчелы добрались только через десять минут, и набралось их здесь за этот же срок всего восемь штук.

Сходные опыты повторяли несколько раз, и они неизменно давали те же результаты: ближние приманки пчелы находили скорее и легче. Но не потому ли и находили их пчелы, что приманки размещены близко от улья?

Фриш решительно изменил всю схему опытов.

Кормушка с пчелами, пьющими сладкий сироп, была поставлена на душистую подкладку теперь в трехстах метрах от улья. Одиннадцать меченых пчел наладили регулярную связь между кормушкой и ульем. Тогда кормушку убрали и одновременно положили в траве две надушенные пластинки: одну — в трехстах метрах от улья и в стороне от места, где только что проводилась подкормка, а вторую — вблизи от улья. На этот раз вблизи от улья собралось меньше двух десятков завербованных пчел, а на дальнюю приманку — за триста метров — свыше шестидесяти.

Из этих опытов можно было сделать только один вывод: сборщицы действительно информируют остальных пчел о местонахождении приманки.

В чем же особенность такого сигнала?

Это нельзя было выяснить, не заглянув в улей еще раз.

Две партии пчел из одной и той же семьи помечались на двух кормушках двумя красками: на кормушке, установленной в десятке метров от улья, — синей меткой, в трехстах метрах от того же улья — красной.

Фриш с помощником сидели с двух сторон односотового стеклянного улья и выжидали.

Не много было у них шансов надеяться на то, что простым глазом удастся обнаружить разницу в поведении синих и красных пчел. Но прежде чем думать о том, как вести исследование дальше, если разница не будет обнаружена на глаз, надлежало проверить: не оправдается ли надежда, которая подсказала им схему описываемого опыта?

Она действительно оправдалась.

Первым прилетели в улей две пчелы с синими метками. Они стали кружиться на сотах, описывая маленькие простые круги. Следом появились красные. Они отдали приемщицам принесенный сироп и начали выписывать восьмерки.

Все это видели потом десятки людей сотни раз. Сомнений в точности ответа не было. Изменения концентрации сиропа не влияли на фигуры танца. Ближние — кружились, дальние — виляли, рисуя восьмерки.

Была сделана еще одна проверка, сироп в кормушках заменили пыльцой. И все равно синие кружились, а красные, прилетевшие издалека с корзинками обножки, выписывали восьмерки.

В следующей серии проверок «синюю» кормушку с сиропом стали отдалять от улья, «красную» начали приближать. И каждую новую позицию кормушек в поле оказалось возможным проследить по изменениям фигуры и движений танца меченых сборщиц в улье. Танец «синих» стал постепенно переходить в восьмерку с ровным бегом в полукружиях и вилянием брюшка в прямых. Танец «красных» стал все больше приближаться по форме к простому кружению. После того как кормушки окончательно обменялись местами, сборщицы тоже изменили танец: теперь все «синие» виляли в восьмерках, а все «красные» кружились в спиральном «о».

Однако из этих наблюдений у стеклянного улья не ясно еще было, как совершается процесс, который И. П. Павлов называл переходом с передаточного провода на приемный.

Видно было только, как пчелы, возбужденные кружениями и виляниями танцовщицы, вприпрыжку спешили за ней, повторяя ее движения, вытягивая усики, но не ощупывая ими танцующую. И ничто не говорило пока о том, как прочитывают пчелы указания, сообщаемые им на немом «языке» движений. Хотя многое и сейчас не разгадано, известно, однако, что танец — это сигнал, информация, насыщенная очень содержательными подробностями. И ритм, и количество поворотов, и быстрота бега пчелы во время танца имеют определенное значение, определенный, можно сказать, смысл. Так, чем дольше полет, в который вызывает пчел танцовщица, тем быстрее и чаще производит она во время танца виляние брюшком. При вызове в стометровый полет танцующая пчела при каждом пробеге делает не больше двух-трех виляний, при вызове в полет на двести метров — четыре, на триста — пять-шесть, на семьсот — уже десять-одиннадцать.

Таким образом, глядя на танцующую пчелу, можно довольно точно определить, с какого расстояния она принесла свой взяток. Но если бы информация ограничивалась одним только сообщением расстояния, справкой о том, как далеко находится корм, за которым надлежит отправиться, завербованным пчелам пришлось бы, покинув улей, летать по всем направлениям в поисках нужного места. И цели достигали бы очень немногие.

Здесь исследования вступили в область открытий, которые показали, до чего многообразны направления, в каких идет в природе развитие от низшего к высшему, от простого к сложному. Еще недавно взаимная анатомическая приспособленность, обоюдная пригнанность устройства тела насекомых и цветков, которые ими посещаются, считалась наиболее показательным образцом гармонической слаженности, отшлифованной тысячелетиями действия законов естественного отбора. Но танец пчел поставил вопрос уже не о «приспособленности», а о возникновении сложной и точной системы коммуникаций в улье.

Подсчеты пчел, прилетающих на разные пластинки, каждый раз подтверждали, что множество пчел ищет добычу не где попало, а именно вблизи от места, где прежде брали корм другие сборщицы той же семьи. Это означало, что новички вылетают из улья за взятком не наобум, а по совершенно определенному направлению. И это не какая-нибудь «душистая дорога», оставленная в воздухе первыми разведчиками: направление полетов, подобно расстоянию, точно так же заключено в фигурах танца пчелы-вербовщицы.

Три точки — положение солнца на небе, место, где стоит улей, и место, где находится добыча, — намечают собой вершины воздушного треугольника, в котором две точки — леток улья и место взятка — являются постоянными, а третья — переменной. Угол, образованный двумя прямыми: первой, соединяющей обе неподвижные вершины треугольника (леток и место взятка), и второй, соединяющей одну неподвижную (леток улья) с подвижной (положение солнца на небосводе), оказывается главным ключом в сигнале. Величина этого угла — его назвали солнечным —