Обезьяна приходит за своим черепом - Юрий Домбровский

- Я кричу, кричу! - сказал Гарднер недовольно. - В такое время...

- У меня было дело, сударь, - сказала Марта сурово, глядя на него.

- А! Ваше дело! Смотрите за ним, - приказал Гарднер, - пусть он не бегает наверх и... Вы на кухне сейчас что-нибудь делаете?

- У меня выкипает суп, сударь! - злобно ответила Марта, и слезы побежали у нее по щекам.

- А, она думает о супе! - ударил себя по бедру Гарднер. - Бросьте его! Слышите? Сейчас же бросьте! Вот, действительно, нашли время для супа! Безумный дом! Черт знает, что в нем творится!

- В этом доме, сударь, - твердо ответила Марта, - только что умер его хозяин. Он был хороший человек и с большим характером, но он не выдержал, когда чужие люди начали хозяйни-чать у него. Он позвал меня в ту ночь и сказал: "Марта, берегите мой дом от крыс", - он называл их крысами, сударь.

Гарднер уже смотрел на Марту прямо и неподвижно.

- Так что он вам сказал? - спросил он.

- Только то, что я вам говорю, сударь, - ответила Марта. - Только, к сожалению, это, больше ничего.

- Но, значит, вы разговаривали с ним? - настойчиво спросил Гарднер.

- Я принесла ему обед, сударь, и тогда он мне сказал: "Марта, в наш дом заползли крысы, - ты ведь знаешь, кого я так называю?"

- А, чепуха! - вдруг рассердился Гарднер и оглянулся на Ганса. Крысы, крысы! Выпил пол-литра чистого спирта - и вот появились крысы! Как он не увидел еще голубых слонов!.. Ладно, обо всем этом поговорим потом. Вот вам мальчик, берите его и смотрите за тем, чтобы он не бегал наверх.

Он пошел было из комнаты, но вдруг воротился.

- Слушайте, Марта, - сказал он выразительно, - для вас, и для памяти профессора, и для всего его семейства будет лучше, если вы об этом последнем разговоре помолчите. Понимаете меня? Помолчите! Потому что сейчас же возникнет вопрос: кто же такие эти крысы? От кого хозяин просил вас беречь его дом? Почему именно вас, а не господина Курцера, брата его жены, можете вы мне ответить на это? Нет ведь?

- Нет, сударь, - твердо ответила Марта, глядя на Гарднера.

- Ну вот, и я полагаю, что нет, поэтому лучше и не возбуждать такие вопросы. Понятно? Вот и хорошо, что понятно! Берите Ганса и не пускайте его наверх.

Он ушел.

Марта переждала, пока затихли шаги, и осторожно отворила дверь в коридор.

- Идите сюда, Ганка, - позвала она, - кроме Ганса, здесь никого нет.

Ганка ворвался в комнату. Он именно ворвался, так, что даже сшиб с дороги стул.

Ганс посмотрел на него. Не было видно даже, что он с дороги. Одет он был аккуратно и тщательно, как всегда. Костюм у него был чистый и новый; сорочка даже казалась синеватой и ломкой - так она была накрахмалена; большой, темный галстук, завязанный причудливым узлом, при повороте блестел, как мертвая змея, испуская неясное лиловое сияние. Он даже был не особенно бледен и худ, - словом, с первого взгляда не так-то было легко найти следы, которые оставила тюрьма. Но когда он взял Ганса за руку, тот почувствовал глубокую внутреннюю дрожь, которая струилась через пальцы Ганки.

А присмотревшись ближе, он заметил и то, как резки и обрывисты его движения, как все они носят печать какой-то незаконченности, той самой, что он на минуту вчера заметил у отца, во время его последнего разговора.

Это заметила и Марта.

- Вы весь дрожите, господин Ганка, - сказала она. - Постойте-ка, я принесу вам что-нибудь из комнат.

- Нет, нет, ничего, - быстро ответил Ганка, - это совсем не от этого. Не обращайте, пожалуйста, на это внимания. Ганс, дорогой мой, - голос его дрогнул,- если бы я пришел раньше на сутки, ничего бы не случилось, но я задержался в городе.

- Ничего, значит, не попишешь, сударь, - твердо ответила Марта, значит, на то была воля Всевышнего. Да и то сказать - как бы господин профессор жил в доме, если бы в нем хозяйнича-ли эти крысы?

- Да, да, крысы, - вспомнил Ганка. - Ну, так что он вам сказал еще?

- Да ничего, сударь, ничего, кроме того, что я вам передала.

- И про меня, значит, тоже?.. - несмело посмотрел на нее Ганка.

- Нет, ничего, - твердо ответила Марта, - мне ничего. Разве вот Курту только... Тот был у него, так вот, может быть, он ему что-нибудь сказал.

- А кто это такой Курт? - быстро спросил Ганка.

- Да наш садовник, - ответила Марта. - Разве вы его... Ах, ну да, конечно! Это было уже без вас. Это наш новый садовник, господин Ганка. Он когда-то служил у старика Курцера.

- Ну, ну! - нетерпеливо сказал Ганка.

- Так вот, Курт заходил к нему днем, и они о чем-то говорили.

- С садовником? - пожал плечами Ганка, смотря на Марту. - Очень странно.

- Да, сударь, - не то вспомнила, не то решилась Марта, - они про вас, наверное, говорили.

- Про меня? - вскрикнул Ганка и схватил Марту за руку. - Он вам сказал, что про меня?

- Нет, но когда Курт сошел вниз, он меня спросил: "А кто такой Ганка?"

- Где он? - решительно спросил Ганка и направился к двери. - Говорите, садовник?

- Да, наверное, здесь где-нибудь. Посидите минутку, я его вам...

- Нет, нет, я сам его найду! - крикнул Ганка и выскочил из комнаты.

Курт сидел на корточках перед клеткой и кормил птиц.

В клетке у него сидел один скворец с поклеванной головой - он не остерегся и пустил его вместе с певчим дроздом, - но такой бедовый, что уже начинал свистеть.

Когда Курт ставил в клетку фарфоровую чашечку с соловьиным кормом, этот проворный молодец слетал с жердочки, несколькими быстрыми ударами клюва разгонял мелюзгу - тихих соловьев, бедовых мухоловок и задумчивых варакушек - и один съедал все. Жаден он был страш-но, ел много и во время еды так свирепо щелкал клювом, так бесцеремонно рылся в кормушке, что добрую половину корма разбрасывал по песку. Когда к нему боком подходила какая-нибудь птичка, он распускал крыло, загораживая кормушку, и, наметившись, щелкал ее по голове - и, наверное, больно, даже очень больно, потому что птица с криком отлетала прочь. Приходилось мелкую птицу кормить еще раз, когда нажрется этот жадный дьявол, но Курт смотрел на него с одобрением: из этой птицы, несомненно, мог выйти толк.

Вот за этим занятием и застал его Ганка. Он вошел и увидел клетку, горящую спиртовку, на которой только что варился соловьиный корм, Курта на корточках, ничего не понял и ошалело сказал:

- Извините.

Курт поднял голову и посмотрел на него.

- Извиняю, - сказал он недовольно.

Ему очень не нравился этот черный, щупленький и, наверное,очень юркий человечек в отутюженном костюме, хрустящей от свежести голубоватой рубашке и щегольском галстуке. Курт никогда не любил таких. Он верил: если с первого же взгляда внимание останавливалось не на самом человеке, а на том, что на нем наверчено, значит и человек был нехороший. Поэтому он очень вежливо спросил его: