К развалинам Чевенгура - Василий Голованов

– Вася, – сказала Элен, подумав, – такой смысл есть.

Ее убежденности просто следовало верить.

Очевидно, у французских издателей совсем другое отношение к читателям, чем у наших. Им важно показать людям писателя. Живого. Тем более русского, автора успешной книги. Тем более дать им возможность пообщаться. Это стоит затрат. И это отнюдь не прогулка по городам Франции.

Тюлль – это маленький город, который кажется большим, потому что он втиснут в долину Корреза и как бы карабкается на его почти отвесные берега; и по первому взгляду кажется, что там, за вершинами, тоже скрывается город, может быть, даже большая его часть. Но этого города нет. Там, за вершинами, – еще и еще вершины, там «плато Тысячи Коров» и лес Бербейролль, где когда-то начинал свои опыты сопротивления Арман Гатти. Здесь, в Тюлле, он сидел в камере смертников. И можно было бы даже найти дом, где была эта камера: домов-то ведь не так уж много. Все улочки круты и каскадами сбегают к реке. Несколько ключевых развилок, несколько великолепных обзорных точек, набережная, вязы, центральная площадь с собором Св. Мартена (XII век), несколько кафе на той же центральной площади и – книжный магазин Пьера Ландри. Если бы мне сказали, что некий книготорговец в Тюлле, население которого не перевалило «максимума» XVII столетия, когда город славился знаменитым оружейным заводом и мануфактурой по производству тюля и равнялось, как и сейчас, 21 тысяче человек, продал среди этого количества людей 2 тысячи экземпляров моей книги, я бы не поверил. Это невероятная цифра для такого маленького городка. Но надо знать Пьера: он заказал у «Verdier» еще тысячу экземпляров!

Когда мы вошли в librairie[64], из-за прилавка, чем-то неуловимо напоминающего барную стойку, к нам вышел человек могучего сложения, с крупными чертами лица, седой шевелюрой, в маленьких очках, болтающихся на носу, и стиснул меня так, как будто ждал всю жизнь. Почему-то я неважно понимал его по-французски (он говорил с каким-то странным акцентом), но Элен поправила обстановку. Как сказала Элен, книжный магазин Пьера – это одно из мест, благодаря которым в Тюлле можно жить. Если бы в Москве продвинутый книжный бутик имел бы такой набор книг, это составило бы ему честь. Словари по истории и по искусству, энциклопедии всех сортов, живопись, география, фотоальбомы на выбор, французский аналог «Библиотеки всемирной литературы», полный подбор классических и новых авторов. Пьер в курсе всех книжных новинок, он связан примерно с 14 директорами книжных магазинов на юге и продавливает среди них свою политику. Например, неистово продвигает мою книгу. Честно говоря, именно Пьеру я обязан своей известностью во Франции: «Éloges…» взяли Тюлль и покатились отсюда по всей стране…

Позже я увидел, как работает Пьер: любого, кто заходит в магазин, он горячо приветствует, усаживает за стол, угощает чашкой кофе, рассказывает о наиболее удачных, на его взгляд, новинках, которые он приобрел, и предлагает свободно пройтись и порыться в книгах. А напоследок говорит: «Но я все-таки советую тебе приобрести то-то и то-то». И друг-читатель, он начинает вертеть в руках присоветованную книгу и в конце концов покупает. Но если Пьер видит человека, который давно к нему не заглядывал, он раскрывает ему объятья, как лучшему другу, и говорит:

– Ты видел мой новый магазин?

– Еще нет.

– Ну, у тебя будет время посмотреть… Что желаешь: коньяк, вино, кофе?

На столике в центре магазина появляется рюмка коньяка, бокал вина или чашка кофе.

– Ну, расскажи, как дела, сто лет тебя не видел, – говорит Пьер.

И посетитель, может быть случайный, сдается такому напору радушия, которое излучает Пьер, и начинает рассказывать что-то про нелады с женой, про виды на урожай, про детей, про работу – ну, про что там еще рассказывают…

И вдруг Пьер говорит:

– Слушай, а я знаю, какая книга тебе сейчас нужна.

И дает ему. Ту самую. Нужную. Единственную.

И человек уходит осчастливленный.

Мы немного устали с дороги и поэтому, выпив кофе, спросили, где можно было бы сейчас пообедать.

На лице Поля изобразилась боль досады.

– Господи! – сказал он. – Тюлль не Париж – сейчас невозможно. Слишком поздно для обеда. Единственное – вот там, на углу, продают сэндвичи и салаты. Пойдите купите и идите пока домой, расположитесь…

Он дал ключ, объяснил, как идти, и в придачу к ключу еще сунул мне в руку двадцать евро.

– Нет-нет-нет, – запротестовал было я.

– Послушай, дорогой, я хотел бы тебя accueillir[65], поэтому эти деньги – они не имеют никакого значения…

И каким-то добрым напутствием буквально выдохнул нас из магазина.

Мы с Элен условились, что она пойдет, отыщет своих «горных философов» и обоснуется пока у них, а мы воспользуемся гостеприимством Пьера и его жены. Поэтому, попрощавшись, мы действительно купили сэндвичи и отправились по указанному адресу. Улица была крута, узка и живописна: стены домов казались нарочно украшенными средневековым фахверком – толстыми брусьями дерева, связанными в сложную несущую конструкцию. Цвет стен Тюлля: серый. Голубые ворота. Голубые или розовые рамы окон. Почти все двери на нашей улице были огромны, так что казалось проще достучаться кольцом-колотушкой (которое представляла из себя дверная ручка) до обитателей этих домов, чем обычным ключом открыть такую… Впрочем, подалась она легко. Мы поднялись наверх, интуитивно ища глазами двери множества квартир, но дверь была толька одна: дом прежде принадлежал аристократии и строился из расчета одна квартира на этаж. Ко всему прочему дверь была приоткрыта. Этого обстоятельства в предписании Пьера не было, и мы замешкались было у этой двери, как вдруг она открылась. Миловидная, крепкая женщина в очках стояла внутри.

– Здравствуйте, – сказала она по-русски.

Мы были препровождены в кухню с камином, где очень скоро выяснилось, что Пьер и Франсуаза – оба выходцы из Канады; что прежде Пьер был барменом, но потом бросил это дело, перебрался в Тюлль, где основал свой первый книжный магазин. Потом он его расширил, задвинул местных конкурентов и со временем стал одним из самых знаменитых книгопродавцев на всем юге Франции. И уж, во всяком случае, – самым пассионарным. У Франсуазы оказалась то ли четвертушка, то ли восьмушка русской крови, и хотя это никак не сказывалось на ее русском языке, что-то неуловимо родное – то ли мимика, то ли жесты, то ли выражение замешательства – очень облегчало наше общение. Вероятно, стоило бы отдельно сказать о квартире, которую снимают Пьер и Франсуаза: она – в старинном здании XVIII века, первый хозяин был казнен в эпоху якобинского террора за то, что его сын в Англии собирал ополчение в пользу короля. Сейчас это три просторные, очень прохладные комнаты, в это время года обогреваемые только каминами, что придает им определенный шарм; открытые детали потолка – мощные, потемневшие от времени балки, создают особый колорит, особенно на кухне, где Франсуазой была устроена искусная инсталляция из скупленной старой посуды и сухих букетов. Пьер очень много читает, поэтому в доме необычайно много книг. Крашенные в белый цвет стены, сменившие напластования бесчисленных обоев, глухие ставни и чудом уцелевшая деталь прошлых интерьеров – ширмы – дополняли это скромное, но достойное убранство. Мы заняли «свою» комнату, как я понял по обилию книг и журналов по медицине – комнату Франсуазы (она врач), наскоро перекусили сэндвичами, запили своим адским чаем, и, в общем-то, пора было идти. Но описание квартиры было бы неполным, если бы была упущена одна деталь: в ней без скрипа не открывалась и не закрывалась ни одна дверь, в том числе и входная. Дом немало пожил, осел, принял очертания, приближенные к очертаниям склона, на котором он стоял…