Ночной карнавал - Елена Благова

— Я… буду плавать в Байкале…

— Мы помянем моего адмирала. Он отдал жизнь за Рус. Его расстреляли. Он был моим другом. Братом моим. Я надел ему на шею образок, когда он пошел умирать за Рус. За Байкалом высятся гольцы. Горы: Хамар-Дабан. Когда слетает рассвет, гольцы розовеют.

— Как розовые веера…

— Как твои розовые утренние щеки. Я хотел бы погладить гору по щеке. Но я глажу по щеке мою Богородицу. Это не святотатство. Это было мне дано в жизни.

— А еще… куда мы поедем еще?..

— Мы поедем на Волгу. В леса. В скиты. К старым бабкам, что водят замшелым пальцем по пергаменту древних книг, бормочут псалмы Давида, «Живый в помощи Вышняго», Великую Ектенью из Нагорной проповеди Господа Иисуса. К охотникам и рыбакам, удящим налимов подо льдом. В Сибири налима зовут «поселенец» и очень не любят, там это дрянная рыба; а на Волге любят и ценят, а выловив, бьют баграми, и печень у него распухает, и потом его взрезают, добывают печень и…

— Не надо!.. Он тоже живой… как мы…

— Хорошо, не буду, радость моя… Ты все так чувствуешь… ты всех так любишь… любую тварь… Ты любишь их так, будто ты их сама сотворила, и Дни творенья были — твои…

— А потом?..

— А потом мы обвенчаемся, Солнце мое… обвенчаемся в заброшенном заволжском селе, в старой деревянной церковке, где сырые доски плохо пригнаны друг к другу, и в щели врывается ветер и снег, и гасит свечи, и батюшка, венчая нас, сам держит над нами златые венцы — дьякона нет, и прислужек тоже, кто заболел, кто на лошади в губернский город ускакал… и хор из трех старушек поет: ликуй, Исайя!.. и Осанну в вышних… и я нацепляю тебе на палец кольцо… рядом с твоим голубиным сапфиром… я его приберег… я его из железа сам выковал… я его у сердца на бечевке ношу… рядом с нательным крестом… вот оно…

— Вижу… на черном шнурке… дай я его поцелую… почему на веревке?.. У тебя никогда не было жены?.. Великой Княгини?..

— Была… да сплыла… я не венчался с ней… и Бог нас наказал разлукой, разрухой, войною, смертью… Священник скажет: поцелуйте друг друга, рабы Божии!.. и я поцелую тебя… как сейчас… и всегда…

— А потом?..

— А потом мы поедем в Москву… В стольный град… в первопрестольный… И там, после того, как мы завоюем Рус, как вернем потерянное, возродим утраченное, — я буду венчаться на Царство, я, Великий Князь Владимир, и ты вместе со мной, на меня и на тебя наденут короны, и так мы оба обвенчаемся с родиной… Хор запоет… Ангелы слетятся… Мы забудем все страдания, что были с Рус, с нами…

— И чужбину!..

— Мадлен… ведь это по-родному — Магдалина… Лина… Линушка… голубушка моя…

Сквозь ожерелья поцелуев они не видели тяжело дышащей черной груди ночи.

А ночь не стояла на месте. Она плясала пляску времени.

Двое забыли о времени. Они сами стали временем. Безвременьем. Вечностью.

В висок Мадлен ударило. Она привстала с паркета.

— Владимир!

— Что, счастье мое?..

Ее трясло как в лихорадке.

— Я должна записать… записать все, о чем ты рассказывал мне…

— Зачем, любовь моя?..

— Я… все забуду… а я… хочу запомнить…

Ее било. Барон. Тетрадь. Записи. Слежка.

— Любимый!

— Мне страшно, родная. Что с тобой?!

Она обняла его. Обхватила — сильнее не бывает.

— Тебя хотят убить.

— Ты бредишь!

Он схватил ее, поднял на руки.

— Ребенок мой. Ты немножечко сошла с ума. Мы охмелели от счастья. Ты спишь наяву. Тебе привиделось. Есть силы Сатаны, да. Они проникают и в сердцевину счастья. Хочешь, я перекрещу тебя?.. И все пройдет. Как ветром сдует.

Он перекрестил ее, как дитя на ночь, и поцеловал в лоб, отдув золотую прядь.

— Сгинь, сгинь, пропади, жуткий сон.

Она вырвалась из его рук. Глаза ее наполнились синей болью.

— Я сейчас приду.

— Иди. Но приходи скорей. Мне страшно за тебя.

Она выбежала в соседнюю комнату. Роскошные портреты со стен подмигивали ей бесстыдно. В висках била резкая музыка: динь-бом, динь-бом. Она вытащила из-под подушки тетрадь со спрятанным в ней карандашом, села, дрожа, развернула тетрадь у себя на коленях. Давай, дикая кошка. Прыгай. Тебе за это деньгами платят. И жизнью. Твоей жизнью. Видишь, тут уже много всего начеркано. Иероглифы. Значки. Письмена. Обманные знаки. Кровавые штрихи. Закорючки ужаса. За каждым росчерком — чья-то оборванная жизнь. Так и ее жизнь оборвут. И не крякнут. Пиши, пиши, неграмотная девка, тупая потаскуха пустозвонного Пари. Зарабатывай кусок. У тебя память хорошая. Князь так много рассказывал тебе нынче про Рус. Про то, что он будет делать в Пари, чтобы Рус освободить; про то, что он будет делать в Рус, когда прибудет в нее, освобожденную. Он все изъяснил тебе. Ну, предай своего Бога! Умертви сразу! Зачем долго мучить? И мучиться?!

Она писала, закусив губу.

Бросила. Уставилась в пространство невидящими глазами.

Отшвырнула тетрадь. Тетрадь попала в камин. Поленья тлели. Бумага занялась быстро. Мадлен внимательно следила, как горят письмена.

Вскинулась, вскочила.

Подглядывающий! Охранник! Обещанный бароном!

Он здесь! Здесь?!

Она зажала уши руками. Зажмурила глаза. Не видеть; не слышать; не говорить. Мудрость труса. Если даже их с Князем кто и подсмотрел, он не увидел ничего, кроме сплетенных в соитии тел. Не больше. И если подслушал, ни черта не понял: они с Князем говорили на родном языке.

Тетрадь догорала в камине. Туда ей и дорога.

Мадлен, ты успеешь сказать Князю про заговор против него, еще до того, как приставленный бароном негодяй выстрелит в тебя.

Ринулась обратно, в комнату, где Князь лежал на холодном паркете, как на горячем песке на берегу летней реки, закрыв глаза, закинув руки за голову, отдыхая внутри счастья от счастья.

Мадлен села около него на корточки.

— Родной, — сказала она. — Тебя хочет убить граф Анжуйский. Куто. Он знает про твой замысел вернуть былое величие Рус. Про людей, помогающих тебе, готовящих… событие… Он не даст тебе стать Царем. Он убьет тебя. Он следит за тобой. Он порет чушь про спасение от Великого Оледенения… бред!.. страшно… я знаю его… он, что задумает, сделает…

Она дрожала и оглядывалась, как лисенок. Обхватила руками колени. У нее зуб на зуб не попадал.

Князь рывком сел на полу. Схватил ее в объятья.

— Душенька моя!.. голубка моя золотая… самородок… Магдалина… Я не верю. Это и впрямь бред. Я знаком с графом. Я пил вместе с ним!

— Пил… Я тоже — пила… И спала… И…

— Я знаю!