Мякин - Влад Стифин

раз прошёлся по рядам и остановился возле Шузки.

— Вы меня помните? — спросил он.

Шузка, краснощёкая Шузка, жалостливо посмотрела на него и почти что ласково спросила:

— Замёрз, гражданин?

— Есть немножко, — ответил Мяк и поглубже натянул шапчонку.

Чувствовалось, что Шузка не узнала его и не воспринимала заросшего, худого до измождения мужчину как потенциального покупателя.

— Ты бы шёл погрелся, — настойчиво произнесла она и, подышав в ладони, спрятала их в глубокие карманы длинного пальто.

— Я бы взял ботинок, — неуверенно произнёс Мяк.

— Зачем? — удивилась Шузка.

— Мы у вас купили, — пояснил Мяк. — Купили с Мусьё намедни. Помните?

— Намедни? — повторила Шузка, и Мяк заметил, что его присутствие у прилавка ей стало неприятно.

Шузка сделала безразличное лицо и пробурчала:

— Ты вот что, проходи, мил-человек, не мешай работать!

Мяк сосредоточился и, разминая замёрзшие губы, не торопясь объяснил Шузке, что они с Мусьё купили для инвалида пару ботинок, а забрали один — только правый, — а левый оставили.

— Я хотел бы забрать левый, — стараясь быть достаточно убедительным, произнёс Мяк.

— Что левый, что правый — не в ногу ты шагаешь! — ответила Шузка.

— На держи. — Она подала Мяку пару мелких монет и добавила: — Отдыхай, мил-человек, то есть проваливай.

Мяк принял подаяние, что-то ещё хотел сказать, но, встретив пустой взгляд продавщицы, кивнул головой и отошёл от прилавка. Монеты он положил в карман и понял, что если что-нибудь не поесть, то замёрзнет окончательно. У самого выхода Мяк приобрёл полхлеба. Половинка была ещё тёплой. Приятный, знакомый запах напомнил ему булочную, куда мать посылала его за хлебом.

Ему в надлежащей строгости выделялись деньги ровно на то, чтобы без сдачи купить хлеб и батон. Мальчишка, понимая ответственность задания, энергично шагал за покупками, крепко сжимая в кулачке небольшую купюру и несколько монет. У самого прилавка, поднимаясь на цыпочки, он протягивал кулачок, разжимал пальцы и, отдавая деньги, произносил заученную фразу: «Батон хлеба за…», — здесь к фразе добавлялась цена этого хлеба, и в продолжение: «…и булку за…». Продавщица — чуточку похожая на Шузку, только немного помоложе — всегда с улыбкой обслуживала его, и мальчишка радостно мчался домой с авоськой, заполненной хлебом и булкой.

Хлеб на морозе быстро остывал, и Мяк прямо на ходу, не пристроившись в каком-нибудь закутке, кусал мякиш и почти не жуя глотал куски хлеба. После нескольких таких операций в горле что-то сработало неправильно, и Мяк с большим усилием проглотил плохо прожёванный кусок.

— Не торопись, Мяк, — сказал он сам себе. Даже не сказал, а просто подумал, что ещё не хватало ему с голодухи подавиться хлебом.

Солнце ушло на закат, скрылось за ближайшими строениями, и Мяк вспомнил о бездомной собаке.

— Я-то хлебушком разговелся, а животное на мусорке голодует! — упрекнул себя Мяк и оставшуюся корку хлеба засунул в карман.

Собаки на мусорке не было. Мяк обошёл окрестности, присел на сломанный стул у бачка, прислонился спиной к холодной железяке и немного расслабился.

«Не дождалось животное, — подумал Мяк, нащупал в кармане корку хлеба и решил догрызть её, но мысль о собаке удержала его. — Может, придёт, вернётся», — подумал он.

Светло-синие сумерки окутали его, сзади на тёмном горизонте уже мелькнула первая звезда, Мяк закрыл глаза и вроде как задремал. Холод куда-то исчез, тепло со спины проникло под одежду. Мяку даже показалось, что сполохи огня от костра осветили его замёрзшее лицо. Вокруг зима — снежная, морозная. Высоко в небе сверкают звёзды. Костёр догорает в середине круга, а вокруг такие же, как он, сидят на ящиках. А рядом с ним небритый на скрипочке что-то душевное играет. Скрипка поёт, плачет о горькой судьбе, а то и весёлость от неё идёт безудержная. Небритый склоняется к нему и шепчет под рыдание скрипки:

— Домой тебе нужно, домой. Не годишься ты для свободной жизни.

— Сынок, не спи — замёрзнешь! — услышал Мяк.

— Проснись, милок! — И чья-то рука потрясла его за плечо.

Мяк с трудом открыл глаза. На фоне низкой вечерней зари появившееся лицо, испещрённое старческими морщинами, показалось ему знакомым.

— Бабушка, я не сплю, — ответил он.

— Как же не спишь. Застыл весь, поди? — не унималась старушка.

Еле выдавливая звуки застывшими губами, Мяк снова ответил:

— Не застыл.

— Не застыл, не застыл, — укоризненно продолжила старушка. — Ты же, милок, местный. Что ж товарищи-то? Бросили тебя?

Мяк отрицательно покачал головой и попытался встать. Ноги не слушались, и ему пришлось уцепиться за край бачка, подтянуться и, изо всех сил держась за железный край, принять вертикальное положение.

— Дойдёшь до своих-то? — участливо спросила старушка, и Мяк узнал её. Это была та самая бабулька, которая спугнула их, когда они хоронили Злыку.

Твёрдым голосом, стараясь уверить бабульку в том, что он решителен в своих намерениях и полон сил, Мяк ответил:

— Дойду.

Старушка внимательно осмотрела его, сомневаясь в его возможностях, покачала головой и спросила:

— Голодный, небось?

Мяк молча достал недоеденную корку хлеба и показал старушке.

— Питаешься, значит, — кивнула она головой и что-то тихо произнесла про себя.

Мяк оторвался от железного края бачка и сделал пару шагов. Получилось совсем плохо: его качнуло сначала в одну сторону, потом в другую. В конечном счёте ему пришлось снова уцепиться за бачок и стабилизировать своё состояние.

— Нет, милок, так далеко не уйдёшь, — заметила старушка. — Пойдём-ка со мной. Держись. — И она подхватила его под локоть, и таким образом медленно, но более-менее сносно они двинулись в сторону от мусорки.

Мяк, переставляя закоченевшие ноги, пытался о чём-нибудь размышлять, но мысли путались, замёрзшие ладони рук в карманах были вроде не свои. Промороженный организм не давал ни на чём сосредоточиться, и только один вопрос интересовал его: зачем он сдался этой бабульке, и куда она его ведёт? Но чем дальше они удалялись от мусорки, тем менее и менее его интересовала собственная судьба.

Старушка крепко держала его, не давая оступиться на скользкой дорожке, и Мяк подумал:

«Крепкая эта бабулька! Старенькая, а сил ещё много, не то что во мне!»

— Чего ты там говоришь-то? — произнесла старушка, и Мяк, услышав её вопрос, удивился:

— Это я что, мыслю вслух?

— Бормочешь что-то, — снова произнесла бабулька. — Вроде спишь на ходу.

«Это я точно сплю, — подумал Мяк. — И всё это мне снится: и мусорка, и бабулька, и эта ночь со звёздами, и сильная боль в руках — обморозил, наверное, — и эта либертория. Всё во сне, а проснусь — где я буду?»

— Где я буду? — повторил Мяк и услышал ответ:

— В тепле, милок, в тепле.

Сколько времени они брели, Мяк, конечно,