Человек в поисках смысла - Виктор Эмиль Франкл

им логотерапия выходит в человеческое измерение, включая в свой инструментарий те специфически человеческие проявления, с которыми она там сталкивается. Конкретно речь идет о двух фундаментально-антропологических характеристиках человеческого существования, а именно: во-первых, о его самотрансценденции[230] и, во-вторых, о столь же характерной для человеческого бытия способности к самоотстранению[231]. Тем самым должно быть ясно, что только психотерапия, которая отваживается выйти за рамки психодинамики и поведенческих исследований и проникнуть в измерение специфически человеческих проявлений — короче говоря, только регуманизированная психотерапия, — будет в состоянии понимать приметы времени и отвечать на запросы времени. Другими словами, должно быть ясно, что даже для того, чтобы поставить диагноз «экзистенциальная фрустрация» или, тем паче, «ноогенный невроз», мы должны рассматривать человека как существо, постоянно находящееся — благодаря самотрансценденции — в поисках смысла. Что же касается уже не диагноза, а собственно терапии, в частности терапии не ноогенных, а психогенных неврозов, мы должны, дабы исчерпать все возможности, обратиться к столь же характерной для человека способности к самоотстранению, не последним из проявлений которой выступает способность к юмору. Таким образом, гуманная, гуманизированная, регуманизированная психотерапия возможна, если мы будем учитывать самотрансценденцию и использовать самоотстранение. Однако ни то, ни другое невозможно, если мы будем видеть в человеке животное. Животное не озабочено смыслом жизни, и животное не может смеяться. Мы не хотим этим сказать, что человек — это только лишь человек и не является одновременно и животным. Человеческое измерение является высшим по отношению к животному измерению, и это означает, что оно включает в себя и это низшее измерение. Констатация наличия у человека специфически человеческих проявлений и одновременно признание существования у него субчеловеческих проявлений ничуть не противоречат друг другу, ведь человеческое и субчеловеческое находятся друг к другу в отношении, так сказать, иерархической включенности, а отнюдь не взаимного исключения.

Мобилизация способности к самоотстранению в контексте лечения психогенных неврозов достигается с помощью логотерапевтической техники парадоксальной интенции, а второй фундаментально-антропологический факт — феномен самотрансценденции — лежит в основе другой логотерапевтической техники — техники дерефлексии. Для понимания этих двух терапевтических методов необходимо начать с логотерапевтической теории неврозов.

В этой теории мы различаем три патогенных паттерна реагирования. Первый можно описать следующим образом: некий симптом (см. рис.) вызывает у пациента опасение, что он может повториться вновь, и вместе с этим возникает страх ожидания (фобия), который приводит к тому, что симптом действительно появляется снова, что лишь усиливает изначальные опасения пациента. При известных условиях сам страх может оказаться тем, повторения чего пациент боится. Наши пациенты сами спонтанно говорили нам «о боязни страха». Как же мотивируют они этот страх? Как правило, они боятся обморока, инфаркта или апоплексического удара. А как реагируют они на свой страх перед страхом? Бегством. Например, они стараются не выходить из дома. По сути, агорафобия является примером этого первого невротического паттерна реагирования по типу фобии.

В чем, однако, «патогенность» этого паттерна реагирования? В докладе, сделанном в Нью-Йорке 26 февраля 1960 г. по приглашению Американской ассоциации развития психотерапии, мы сформулировали это следующим образом: «Фобии и неврозы навязчивых состояний вызываются, в частности, стремлением избежать ситуаций, порождающих тревогу»[232]. Это наше положение о том, что бегство от собственного страха путем избегания вызывающей страх ситуации играет решающую роль в фиксации невротического паттерна реагирования по типу фобии, постоянно находит вместе с тем подтверждение и со стороны поведенческой психотерапии. Вообще нельзя не признать, что логотерапия предвосхитила многое, что было позднее поставлено поведенческой терапией на солидную экспериментальную основу. Ведь еще в 1947 году мы отстаивали следующую точку зрения: «Как известно, в определенном смысле и с некоторым правом механизм невроза можно рассматривать как условно-рефлекторный. Все преимущественно аналитически ориентированные психотерапевтические методы направлены главным образом на то, чтобы прояснить в сознании первичные условия возникновения условного рефлекса, а именно внешнюю и внутреннюю ситуацию при первом появлении невротического симптома. Мы, однако, придерживаемся мнения, что невроз как таковой — явный, фиксированный невроз — порождается не только первичными условиями, но и (вторичным) закреплением. Закрепляется же условный рефлекс, в качестве которого мы рассматриваем здесь невротический симптом, через посредство страха ожидания! Ну а если мы хотим, так сказать, „разомкнуть“ закрепившийся рефлекс, важно прежде всего устранить страх ожидания способом, основанным на принципе парадоксальной интенции».

Второй патогенный паттерн реагирования наблюдается не при фобиях, а в случаях неврозов навязчивых состояний. Пациент находится под гнетом овладевших им навязчивых представлений (см. рис.), пытаясь их подавить. Он старается противодействовать им. Это противодействие, однако, лишь усиливает первоначальное давление. Круг опять замыкается, и пациент оказывается внутри этого порочного круга. В отличие от фобии, однако, невроз навязчивых состояний характеризуется не бегством, а борьбой, борьбой с навязчивыми представлениями. И здесь нельзя обойти вопрос, что движет пациентом, побуждает его к этой борьбе. Как выясняется, пациент либо боится, что навязчивые представления не ограничатся неврозом, что они сигнализируют о психозе, либо же он боится, что навязчивые представления криминального содержания заставят его в самом деле причинить кому-либо зло — кому-то или самому себе. Так или иначе, пациент, страдающий от невроза навязчивых состояний, испытывает не страх перед самим страхом, а страх перед самим собой.

Задача парадоксальной интенции — взломать, разорвать, вывернуть наизнанку оба эти круговых механизма. Сделать это можно, лишив подкрепления опасения пациента. При этом следует учитывать, что пациент с фобией боится чего-то, что может с ним случиться, в то время как больной неврозом навязчивых состояний боится также того, что может натворить он сам. Мы учтем и то, и другое, определив парадоксальную интенцию следующим образом: от пациента требуется, чтобы он захотел осуществления того (при фобии) или соответственно сам осуществил то (при неврозе навязчивых состояний), чего он так опасается.

Как мы видим, парадоксальная интенция представляет собой инверсию той интенции, которая характеризует оба патогенных паттерна реагирования, а именно избегание страха и принуждения путем бегства от первого и борьбы с последним.

Парадоксальная интенция практиковалась мною уже в 1929 году[233], однако была описана лишь в 1939 году[234], а опубликована под этим названием лишь в 1947 году[235]. Очевидно ее сходство с вошедшими позже в обиход методиками поведенческой терапии, такими, как возбуждение тревоги, предъявление in vivo, наводнение, имплозивная терапия, индуцированная тревожность, моделирование, модификация ожиданий, негативная практика и пролонгированная демонстрация. Эго не осталось не замеченным и некоторыми представителями поведенческой терапии.

За сходством логотерапии и поведенческой терапии не следует забывать