Сталин. Битва за хлеб. Книга 2. Технология невозможного - Елена Прудникова

В 1928 году заместитель наркома финансов М. И. Фрумкин выделил из массы крестьянских хозяйств две наиболее зажиточные группы. Более широкая составляла примерно 12 % (около 3 млн.), которые имели доходы от 400 руб. и распоряжались около 30 % всей посевной площади в стране. Внутри нее находилась самая богатая прослойка — 3,2 % (800 тыс.), у которой был доход более 600 руб. и 12,3 % посевной площади. Таким образом, если принять всю посевную площадь за 100 млн. дес, то в широкой группе на одно хозяйство приходится в среднем 10 и более дес. посева, а в узкой — более 15 дес, то есть 15 % фронта работ для одного трактора.

По другим данным, в 1927 году в стране существовало 340 тыс. хозяйств, имеющих свыше 16 дес. посева, из них 10 %, или 34 тыс. — больше 25 дес. Тракторами в РСФСР владели 1550 крестьян-единоличников, треть из них имела до 50 дес. посева, еще треть — от 50 до 100 дес. Как видим, даже эти «богатые» хозяйства на самом деле были очень средними и по доходам, и по размерам.

Тем не менее в последние двадцать лет возобладало мнение, что именно они-то — а вовсе не колхозы! — и были надеждой российского сельского хозяйства. Как пишет Иван Климин, «интересы народного хозяйства, государства требовали со стороны последнего более бережного и внимательного отношения к ним и всяческой поддержки как наиболее высокотоварных, интенсивных, производительных, чтобы не допустить продовольственного кризиса в стране».

Как мы помним, урожай в зажиточном хозяйстве был в два раза ниже, чем в интенсивном, — ну да ладно! Допустим, они научатся… Но подойдем к вопросу с другой стороны. Вдумаемся, что предлагает ученый! Он предлагает поставить на 20 % зажиточных хозяйств, помогать им, вкладывать деньги. А что делать с остальными 80 процентами? Их-то куда?

Во всех таких теориях молчаливо предполагается, что аутсайдеры станут «развиваться самостоятельно» — то есть выплывать, как умеют. Но никто не отрицает, что ставка на сильные хозяйства неизбежно обернется массовым разорением слабых. А куда девать людей?

В российской истории этот путь проходили как минимум дважды: в 1861-м и 1907 годах. В первый раз «англосаксонский вариант» — а это все он же, родимый, только переоделся! — вызвал стабилизацию общины, сельскохозяйственный кризис и аграрную революцию 1917 года, во второй — привел к великой смуте и гражданской войне внутри каждой деревни и ещё отзовётся при коллективизации. Что будет в третий, когда голодные массы поймут, что их снова оставили на произвол судьбы?

Уже в середине 20-х годов крестьяне начали бросать землю и уходить из деревни — куда глаза глядят. К счастью, пока их было немного, а новых строек вполне достаточно, но ведь расслоение продолжалось! В любой момент процесс мог (и должен был) перейти потенциальный барьер, стать массовым, неуправляемым и, как естественное следствие, породить социальные взрывы, бандитизм, преступность. Значит, снова карательные отряды, но теперь уже брошенные против людей, которым нечего терять.

И ни фига себе гуманный метод! Вот это, я понимаю, альтернатива «зверствам коллективизации»!

Считайте подати государевы важнее всякой другой платы, вами производимой. Считайте их даже важнее собственных ваших нужд. От них зависит порядок и благоустройство в целом государстве.

А. А. Ширинский-Шихматов. Завещание, или краткое наставление

У нас как-то интересно, слоисто рассматривают сельское хозяйство. Рассказывая о голоде, не забывают отметить, что государство недостаточно помогало голодающим, а особливо упомянуть об экспорте зерна. Говоря о налогообложении — обязательно распишут, как непосилен был налог для крестьянского хозяйства. Анализируя экономику, непременно обвинят правительство в дискриминации крестьянского труда на том основании, что цены на сельхозпродукцию были безобразно низкими, а на промышленные товары — столь же безобразно высокими.

При этом как-то забывая, что, для того чтобы оказать помощь голодающим, надо эту помощь где-то взять. Откуда, интересно, правительство брало продовольствие, которое направлялось в голодающие районы? Семена и скот, которые надо было изыскать хоть из-под земли, чтобы весной отсеяться? При том, что хлеба не хватало даже на еду! Откуда же, если не из натурального налога… А людей откуда брали? Совершенно не изучен, кстати, вопрос о крестьянских переселениях — а они были! Кем и как заселяли наполовину вымершие области Поволжья?

Чтобы снизить налоги, надо сделать хозяйство продуктивным, для этого нужны трактора, удобрения, сортовые семена, породистый скот, а купить все это можно только за границей, да еще не везде продадут. Чтобы снизить цены на промышленные товары, надо, чтобы их было много, — стало быть, либо опять же купить за границей, либо приобрести там же станки и наладить собственное производство. Для того чтобы что-нибудь купить, надо, как говаривал кот Матроскин, что-нибудь продать. Продать РСФСР могла очень немногое: меха, остатки золотого запаса, музейных ценностей, бриллиантов Гохрана и пр., а в основном — продовольствие. Которое надо было выжать все из той же разорённой деревни — и для городов, и для внешней торговли.

Вот и попробуйте поставить себя на место Предсовнаркома, которому приходится выбирать — дополнительный миллион голодных смертей или засеянные поля, снижение налога или уменьшение импорта. По сути, все эти выборы однотипны: голод сегодня или голод завтра. Посадить бы в это кресло кое-кого из страстно рассуждающих о слезинке ребенка — да посмотреть, что выйдет[213].

…Пришедший на смену военному коммунизму нэп более всего походил на румянец чахоточного: цвет яркий, но здоровья не означает. Мы, собственно, отлично знаем этот строй по 90-м годам — на поверхности суетятся стайки спекулянтов, а внизу страна не живет, а мучительно, изо дня в день выживает. Как в мае 1942-го в Ленинграде: вроде и тепло, и хлеба прибавили, и даже умирать почти перестали — но и все на этом.

Кроме прочего, весь период нэпа ознаменован отчаянными усилиями государства получить хоть какие-то деньги в бюджет и при этом окончательно не угробить сельское хозяйство. Учитывая уровень загнанности сивки, заставлять его не то что тащить телегу, а и просто двигаться было преступлением, но дать стране умереть тоже было преступлением — волки ведь никуда не делись, терпеливо ждали в сторонке. Тем более что смерть страны еще не означала жизни для ее населения — колонизаторы пекутся только о тех туземцах, которые им нужны. А им вполне хватит десятка миллионов, чтобы обслуживать рудники и нефтяные скважины…

Так что налоговая политика 20-х годов была… ищущей. До того, что крестьяне массово просили: ладно, пусть тяжелые налоги — но чтоб они были хотя бы постоянными.

Из письма:

«Плохо, что нет устойчивости в налогах. Надо б знать, как и сколько платить за несколько лет вперед. А то всякий старательный мужик вовсю старается, поработает, а вдруг следует такой налог, что почти всё отберут».