Таганай - Николай Феофанов

Только последнюю неделю, когда начались эти незабываемые события. К тому же он, – доктор кивнул на Коробова, – позволит мне в кратчайшие сроки получить докторскую степень. Игра стоит свеч.

– Вы можете, хотя бы приблизительно сказать, что происходит с больным? – Листровский растирал брови, обстановка в палате настраивала его на сон.

– Могу, но вам надо это увидеть. Если припадок так и не случится, я вам, так и быть, покажу свои записи и наблюдения предыдущих дней.

Моляка говорил размеренно и вкрадчиво, Шакулину даже показалось, что, заметив усталость капитана, доктор намеренно пытается его усыпить своими психиатрическими штучками, либо просто экспериментирует. Все-таки он был странным типом.

Время шло. Коробов спокойно посапывал на кровати. Машинка размеренно шуршала пишущими ручками по бумаге, продолжая выводить длинные пологие волны. В палате было тихо. Моляка периодически подходил к больному и возвращался обратно на свой стул. Листровский отдыхал, прикрыв глаза. Шакулин смотрел в одну точку на полу, его тоже постепенно начинало клонить в сон.

Но вдруг машинка стала попискивать, а ее пишущие стержни принялись чертить нечто более замысловатое, чем волны прибоя. Все тут же встрепенулись. Коробов не проявлял никакой активности.

– Ну, кажется, пошло, – произнес Моляка, вглядываясь в диаграмму. – Он видит сон.

В ту же секунду тело Коробова изогнулось, он выпятил грудь вверх, его голова немного наклонилась к правому плечу.

Кгбэшники подошли вплотную к кровати и встали в ногах больного.

– Он спит? – уточнил Листровский.

– Он видит сон, – с улыбкой на лице ответил Моляка, и чем-то щелкнул в пишущем аппарате.

Голова Коробова подергивалась, грудь по-прежнему была вздыблена вверх. Капитан подошел к больному и аккуратно приподнял одеяло. Кисти рук были сжаты в кулак и напряжены. Листровский опустил одеяло обратно.

– Руки сжаты в кулак, – сказал он Шакулину.

Внезапно грудь Коробова опала вниз, голова вернулась в обычное положение. Лицо больного снова, как и прежде, было обращено к потолку. Больше ничего не происходило. Пиканье машинки стало менее частым.

– Это все? – со скепсисом спросил капитан.

– Наверное, нет. – Моляка вглядывался в диаграмму.

Листровский почесал волосы и отвернулся от кровати.

– М-да, – произнес он.

Шакулин продолжал смотреть на Коробова и поэтому первым заметил, как у больного открылись веки. В потолок уставились закатившиеся глаза, только два чистых белка.

– Что это с ним? – с трепетом прошептал лейтенант.

Моляка торопливо подошел к Коробову, и нагнулся, всматриваясь в лицо.

– У него закатились глаза. Точно, сейчас начнется!

Листровский степенно вернулся к постели больного.

Грудь Коробова снова выгнулась, голова, трясясь от невидимого напряжения, повернулась уже к другому плечу. И тут же грудь опала. Затем снова вздыбилась, и опять опала. Это движение стало повторяться с завидной периодичностью.

Машинка учащенно пикала, чертя резкие амплитудные линии.

Голова Коробова дерганными движениями стала ходить из стороны в сторону, его лицо приняло какое-то странное выражение. Глаза по-прежнему смотрели только белками, но рот начал искривляться в немой борьбе, словно хотел что-то прокричать, но ему не давали, как если бы кто-то специально закрывал его ладонью.

По спине Шакулина пробежали мурашки. Ему было не по себе от такого зрелища. Листровский сощурился, глядя на это безумие.

И тут руки Коробова впились в края кровати, его туловище подскочило, тело приняло положение полусидя с упором на руки. На чекистов уставились слепые белки глаз, рот шевелился, будто произнося неведомые заклинания. Коробова сильно трясло, голова дергалась вправо-влево. Он несколько секунд невидящим взглядом смотрел на своих посетителей, затем снова упал на спину. И тут началось такое, от чего даже у Листровского волосы на загривке стали дыбом.

Тело Коробова стало извиваться на кровати, не хуже самой гибкой змеи, руки и голова в беспорядке выполняли резкие дерганные движения. Широко открытый рот пытался что-то проорать, но не мог. Выражение лица Коробова было таким, как будто на него напали все демоны разом. Пальцы на руках согнулись, приняв скрюченное положение. Эти воображаемые грабли рассекали воздух над кроватью, грозя содрать кожу с любого, кто попадет случайно под эту безумную мельницу.

Машинка на столе захлебывалась от писков. Пишущие ручки, рискуя вылететь от быстроты движений, рисовали сверху вниз длиннющие похожие на огромную пилу линии. Бумажная лента чуть ли не рвалась от напряжения под этим невиданным напором.

Коробов продолжал выгибаться в разных неимоверных позах, его кровать пронзительно скрипела. У всех на лицах читался страх. Даже Моляка, наблюдавший ранее такое же зрелище, испытывал сейчас не самые приятные чувства. Вдруг Коробов снова принял полусидячее положение и будто стал тянуться рукой к кому-то из чекистов.

– Он что нас видит?! – чуть отпрянул от кровати Листровский.

– Вряд ли, – пролепетал Моляка.

– Это пора прекращать! – с дрожью в голосе сказал капитан.

– Я бы только знал, как! – Моляка тоже был взволнован.

Лицо Коробова как будто о чем-то молило кгбэшников, рот в немом шепоте о чем-то говорил им, глаза закатившись, подергивались.

– Может он что-то говорит, капитан?! – воскликнул Шакулин, поспешно отойдя на один шаг от постели с сумасшедшим. – Вы по губам читаете?

– Ни черта он не говорит! Доктор, кончайте это!

– Я ничего не могу сделать! Он может только сам успокоиться.

Голова Коробова стала подергиваться реже, но сильней. Веки начали прикрываться. Напряжение с рук пропадало. Через несколько секунд они обмякли, и тело больного грохнулось на кровать. Рот был открыт, но теперь не казалось, что Коробов пытается что-то прокричать. Его голова дернулась еще два раза, и все закончилось. Из-под одеяла свисала обессилившая рука больного. Машинка резко остановилась, по диаграмме опять поплыли ничем неприметные размеренные волны.

Чекисты находились под впечатлением. Моляка, тоже не до конца придя в себя, вернулся к машинке энцефалографии. Все переводили дух после увиденного.

– Сегодня как-то быстро закончилось, обычно дольше длилось, – заметил немного странным голосом от пережитого волнения Моляка. – А теперь, товарищ лейтенант, возьмите, пожалуйста, карточку Порфирьева и прочтите, что там.

Не совсем понимая, какая еще сейчас может быть карточка, Шакулин подошел к стулу, на котором сидел сам и на котором оставил потертую тетрадку, когда начался припадок Коробова.

– Читайте в самом конце, там достаточно разборчиво написано, – пояснил Моляка.

Шакулин, еще не придя в себя, медленно листал карточку, и остановился на последней из заполненных страниц.

– Неизвестный тип безумия, – начал зачитывать он запись доктора Лемешева, – пациента мучают постоянные ночные припадки, все тело трясется и изгибается, руки совершают непонятные движения в воздухе, черты лица во время припадка резко изменяются, глаза закатываются, признаков эпилепсии нет. Припадок продолжается около десяти минут. В дневное время больной на внешние раздражители не реагирует, ни с кем не разговаривает, как