Черный-черный дом - Кэрол Джонстон

ушла с доктором Окицу, а Уилл последовал за тобой. Что если ты узнаешь правду… – Я слышу, как Чарли с трудом сглатывает. – Что бы ты ни решила сделать… сказать – мы примем это. Несмотря ни на что. – Он снова поворачивается ко мне. – Мы все будем в пабе завтра в обед. – На его лице выражение, в котором весь Чарли: строгое и скорбное. – Обещаю, Мэгги, здесь ты в безопасности. – Он удерживает мой взгляд. – Что бы ни было.

Глава 38

На следующий день я просыпаюсь, пока Мико еще спит. Ускользаю из бунгало, оставив ей благодарственную записку, которая мало что объясняет. Она заслуживает большего, но если это позволит ей почувствовать себя освобожденной от забот и ответственности за меня, то, возможно, так и надо. На мне все еще джемпер и легинсы, которые Мико мне пожертвовала, и я надеюсь, что она не будет возражать и против этого. Беру только свой плащ; я даже не могу смотреть на одежду, в которой чуть не утонула. Одежду, в которой я утонула.

Снаружи воздух чист и свеж; гнетущее ощущение шторма исчезло. Небо бледно-голубое и фиолетовое, облака редкие и белые. Я бросаю взгляд на восток, в сторону Блармора, но вместо этого направляюсь на север, к Лонг-Страйду. Все зудит и ноет. Кожа у меня воспалена от соли, она красная, она горит. Но я чувствую себя до странности бодро. Голова ясная и чистая, как этот воздух.

Пляж еще не оправился после шторма. Песок скорее серый, чем безупречно белый. Его покрывают водоросли и битые ракушки, а глубокие извилистые борозды, заполненные морской водой, вызывают у меня дрожь. У меня ноет грудь. Я потираю ребра и морщусь, вспоминая синяк, оставленный основанием ладони Чарли. Вспоминаю его лицо, бесстрастное и измученное одновременно, и эта боль становится еще сильнее.

Я медленно иду на запад, пока не дохожу до тех двух камней. «РЫБАК», высокий, суровый и гранитный, и его сосед, со всеми его завитушками и спиралями из более мягкого песчаника – «ПО ЛОРНУ». Это заставляет меня вспомнить слово forlorn[36] – горестная печаль и заброшенность, или надежда, которая вряд ли увенчается успехом. Полагаю, выбирать следует мне.

Я не хочу выбирать. Я хочу ничего не делать. Хочу забыть все то, что так упорно пыталась узнать. Хочу чувствовать себя в безопасности и тишине. И больше не хочу нести ответственность за чью-то судьбу.

Но Роберт убил Лорна, потому что никогда не мог взять на себя ответственность. Он никогда не просил о помощи. Он так и не смог сбежать от маяка и от той длинной тени, которую тот отбрасывал на его жизнь. Алек, Том, Брюс и Фиона так и не взяли на себя ответственность за то, что навредили и без того страдавшему человеку. А остальные жители деревни так и не взяли на себя ответственность за то, что помогли ему умереть.

Я смотрю на солнце, а с моря надвигается мелкая дождевая морось, охлаждая мою кожу и окрашивая песок в темный цвет. Смотрю на пустые западные скалы Роэнесса, затянутые ватой облаков. Я уже не нахожусь в аквариуме с золотыми рыбками, глядя на мир, к которому не принадлежу. Больше не принадлежу. Я здесь. Я часть этого места, этих людей. А они – часть меня.

Я вспоминаю, как лежала в кровати, как рассвет проникал сквозь занавески, когда мама читала мне о хоббитах и Шире. Мой ночник освещал вьющиеся прядки волос у ее висков. «Ты – все самое лучшее, моя дорогая, самое замечательное, что есть в моей жизни…»

Мама никогда не брала на себя ответственность за нашу жизнь, полную неопределенности и хаоса. За то, что она выбежала на дорогу перед серебристым «Лексусом» и по-прежнему – по-прежнему – отказывалась признать, что она отнюдь не особенная. Она никогда не брала на себя ответственность за то, что лгала мне. За то, что просила меня помочь ей. За то, что просила меня поверить ей.

Ведь мама знала, что я не верю. С того момента, как в пятнадцать лет я сама обратилась к врачу, – и с тех пор больше никогда ей не верила. Мы обе это знали. А она все равно просила. Я все равно скормила ей те таблетки – одну за другой. Потому что в глубине сердца – я потираю болезненный, расплывшийся синяк над этим самым сердцем – я просто хотела, чтобы это прекратилось. Я хотела, чтобы все это закончилось. Вспоминаю, как сидела на предпоследней ступеньке подвала, смотрела на звезды Роберта и думала: не в этом ли заключается чувство вины? Не столько в том, что мы делаем, сколько в том, что мы хотим сделать? И я никогда даже близко не подходила к тому, чтобы взять на себя ответственность за это.

Я смотрю на этот высокий суровый камень. Онемевшими пальцами прослеживаю завитки на соседнем камне. Чувство вины привело меня сюда. На этот остров. К Роберту. К этому решению.

«Ты просто должна сделать правильный выбор, Мэгги, вот и всё. И ты всегда его делаешь».

* * *

Блармор безлюден. Магазин закрыт. На двери паба приколота наспех нацарапанная записка: «Частная вечеринка». Я колеблюсь. Мне приходится сделать один глубокий вдох, затем другой, прежде чем я нахожу в себе достаточно смелости, чтобы открыть эту дверь.

Монотонный гул и без того приглушенных разговоров смолкает. Все поворачиваются, чтобы посмотреть на меня. Так же, как и в тот первый зимний день три месяца назад… Как давно это было!

Маккензи сидят за своим столом. Вид у Брюса обеспокоенный, а у Джиллиан – вызывающий. Донни выглядит более мрачным, чем когда-либо прежде; он не смотрит мне в глаза. Интересно, знал ли он всю эту историю с самого начала; знал ли он, что его друг детства когда-то был Кейлумом? Алек торчит у барной стойки рядом с Джимми, и, хотя оба они смотрят на меня одинаково пристально, я вижу, как рука Джимми тянется к плечу Алека, готовая вот-вот схватить его, остановить. Айла, Фиона, Шина и Джаз разместились за длинным столом, за которым вела дознание инспектор Линн Аркарт. На другом конце зала в одиночестве сидит Чарли. Нет ни Юэна, ни Коры, ни Уилла.

Я не решаюсь пройти дальше в зал. Жду, пока кто-нибудь заговорит, пока не понимаю, что они ждут, пока заговорю я. Сглатываю, в горле сухо. Чувствую, как мои ногти впиваются в кожу ладоней. Смотрю на красную стену с фотографиями: пейзажи моря,