Дикое желание любви - Дженнифер Блейк

И Маркус. «Я обнаружил, что contredanse на болотах мне нравится больше. В нем присутствуют удары барабанов».

Пока Маркус гостил неподалеку от Альгамбры, банда невменяемых рабов едва не переступила границу их участка. Маркус, у которого было много причин ненавидеть Рафа, тогда провел довольно продолжительное время на болотах. Индия так и не назвала имена главарей. Предполагалось, что они были среди убитых, но ведь это могло быть и не так. У Индии было множество возможностей поговорить с Маркусом. Кстати, однажды Кэтрин заметила раба не из Альгамбры, покидающего то место, где ее ждал Маркус, а Индия сказала, что никого не видела.

Теперь Маркус был в деревне, опять охотился на болотах, и снова в воздухе витал запах и вкус восстания.

«Гаитянский, я полагаю?» — спросил тогда Джилс Маркуса после его небрежного замечания. Он продолжал, казалось, предостерегать его. Неужели он, как один из плантаторов, вместе с Рафом догадался о деяниях Маркуса? Могло ли быть так, что Джилс вывез сестру в город и оставался здесь сам из-за вероятности еще одного крупного восстания? В то же время не поэтому ли Раф, человек другой породы, остался на плантации, которую начал возрождать из руин собственным трудом?

Но если они знали, что Маркус подстегивал восстание, почему не могли его остановить? Следовательно, это были лишь предположения. Возможно, Джилсу было поручено вынудить Маркуса признать свою вину или выяснить, если удастся, дату намеченного кровавого бунта.

Ты что-то путаешь, говорила она себе. Человек вроде Маркуса, из хорошей семьи, даже в слабом уме не станет организовывать бунт, из-за которого могут погибнуть сотни, даже тысячи невинных женщин и детей, бунт, который грозит самому Новому Орлеану. Тем не менее она не могла не думать об этом или отбросить вывод, к которому приходила всякий раз, когда прокручивала в голове минувшие события. Восстание было подобно заразной болезни, со смертельной скоростью распространяющейся по огромной территории. И поскольку те, кто ею заразился, были и среди них, они станут врагами, от которых сложно защититься. Из двадцати четырех тысяч жителей Нового Орлеана больше половины составляли рабы. Эффект неожиданности сыграет на руку восставшим. Свободные цветные мужчины и женщины, у которых была своя собственность, возможно, встанут на сторону защитников, но гарантии не было.

На территории Луизианы никогда не происходило значительных мятежей, даже на протяжении столетней истории в качестве колонии как Франции, так и Испании. Заслуга относительного спокойствия наиболее вероятно принадлежала французскому губернатору Бенвилю, утвердившему «Билль о правах для рабов» посредством публикации своего знаменитого «Code noir»[110]. Кодекс предписывал надлежащее обеспечение рабов питанием и одеждой, заботу о них во время болезни и на старости и запрещение кандалов и издевательств. Более строгие правила были введены в действие во время испанского режима, особенно после восстания на Сан-Доминго, но это была настоящая попытка сделать условия жизни рабов приемлемыми.

Нельзя отрицать, что система была пристрастна. Кэтрин знала это, поскольку к ее полу тоже относились пристрастно. И хотя, возможно, с точки зрения морали было предосудительно более сильному обществу порабощать слабое и примитивное, — так происходило всегда, начиная с зарождения цивилизации, и будет происходить, пока человек не откроет другие способы выполнения за него непосильных и монотонных заданий. Рабов называли «руками» — и это было их точное определение. Они были многочисленными руками, облегчавшими труд и увеличивавшими его продуктивность, а значит, и богатство владельца. Если они могли еще добавлять комфорта — тем лучше. И, пока не будет найдена замена этим дополнительным рукам, бесполезно восставать против института рабства. Такая угроза жизням и существованию многих людей имела только один выход. Смерть.

И замышлявшая расплату Индия из индейского племени натчи умерла, когда восстание было самым яростным, в то время как свобода для ее народа, ее сына была так близко. Сколько жизней повернулось в новом направлении по этой горькой иронии судьбы? Было мучительно больно думать об этом, однако она не могла остановиться.

— Кэтрин?

— Да, мама?

— Почему ты лежишь здесь в темноте? Почему не попросила, чтобы зажгли свет?

— Я просто размышляю.

— Последнее время ты такая вялая. Ты плохо себя чувствуешь?

— Не очень. — Особенно хорошо она себя тоже не чувствовала.

— Надеюсь, ты не заболела.

— Нет, мама. Не думаю.

— Ужин почти готов. Может быть, тебе станет лучше, когда ты умоешься и переоденешься. Прислать Деде?

— Наверное, я не спущусь на ужин. Пусть мне принесут на подносе что-нибудь легкое.

Мадам Мэйфилд стояла на пороге комнаты Кэтрин, ее лицо было в тени. Она громко набрала в легкие воздух, словно готовилась задать следующий вопрос, но потом только вздохнула.

— Уверена, Деде принесет поднос, но ты пропустишь посетителей.

— Посетителей?

— Да. Они сейчас кушают, но старший, кажется, очень хочет как можно скорее поговорить с тобой.

— Едят? Сейчас?

— На кухне. Это мужчина, ребенок и женщина (как мне показалось, кормилица этого ребенка) — какие-то люди Рафаэля из Альгамбры.

Кэтрин приподнялась на одном локте.

— Мужчина с арабскими чертами лица с ребенком?

— Откуда мне знать?

— Это не может быть никто другой, — объяснила Кэтрин, отбрасывая одеяло и ища свои туфли.

Слегка дрожащими руками она поправила волосы. Зачем приехал Али? Неужели привез ей весточку? Или в Альгамбре что-то случилось?

— Не забудь свою шаль. Иначе простудишься, — бросила ее мать, выходя из комнаты.

Кэтрин поблагодарила ее со слабой улыбкой, набросила на плечи персидскую шерстяную шаль и вышла.

Али встал, когда она залетела на кухню. На соломенном тюфяке перед камином сидел шестимесячный малыш, с важным видом пытающийся засунуть в рот печенье. Он был пухленький, с яркими круглыми глазами и мягкими черными кудряшками на голове. Няня сидела позади, придерживая рукой его спинку, с любовью за ним наблюдая. Кэтрин не могла вспомнить, как ее зовут, но, узнав, улыбнулась. Она была служанкой у Бартонов и потеряла ребенка за неделю до смерти Индии.

— Maîtresse. Так приятно снова вас увидеть.

Лакей, казалось, сильнее поседел, но в остальном почти не изменился. Его поклон был таким же глубоким и почтительным, как всегда.

— А ты, Али? Тебе дали все, что нужно?

— Ко мне отнеслись как к королю, Maîtresse, спасибо.

— Très bien[111]. Мама говорит, ты очень хотел поговорить со мной.