Тайна гибели Сергея Есенина. «Черный человек» из ОГПУ - Зинаида Агеева

Говорили, что последние две строфы Есенин посвятил женщине, которой был чем-то обязан. Одни считали, что он имел в виду Зинаиду Райх, другие — Галину Бениславскую, а некоторые предполагали, что Айседору Дункан.

Один из приездов Есенина в Москву был омрачен печальным известием. В Старо-Екатерининской больнице от менингита скончался его друг поэт Александр Васильевич Ширяевец (настоящая фамилия Абрамов). Его смерть потрясла Есенина. За гробом он шел с низко опущенной головой и удрученным видом. У могилы был задумчив и мрачен. Оживился и поднял голову только после того, как неожиданно к могиле подлетел соловей, сел на соседнее дерево и громко пропел свою соловьиную песню, как будто специально был послан провидением, чтобы развеять печальную картину погребенья. На смерть друга Есенин написал стихи, в которых были грусть об ушедших в вечность людях и предчувствие своей гибели:

Видя неустроенность быта Есенина, Галя Бениславская посоветовала ему написать заявление в Союз писателей о предоставлении квартиры. Что он и сделал спустя короткое время. Но при своей жизни вечно странствующий поэт квартиру так и не получил. Остался, как Ахматова, «вечным скитальцем по чужим углам».

«Чувство Родины было основным в моем творчестве», — писал о себе Есенин. Прославляя свою Родину в стихах, он в то же время понимал несовершенство устройства общества. В лице России он прежде всего прославлял свою малую родину, свой рязанский край. Один из посетителей Константиново писал: «Обыкновенное захолустное село, неброская природа, откуда же у деревенского паренька такая яркость красок, свежесть образов, певучесть слова». А для Есенина это было самое прекрасное место на земле, потому что он родился в этом селе, знал в нем каждый уголок, каждую тропинку, каждое деревце, и оно было самым дорогим для него, самым любимым. Эта любовь была порождена не столько умом, сколько сердцем. Уехав в город, он тосковал по дому с голубыми ставнями, по шелесту клена у забора, по яблоне под окном, по запаху степных трав. В городской суете он никогда не забывал свое родное гнездо и при каждом удобном случае спешил на встречу с ним. В одном из стихотворений он писал:

Это был не литературный прием, а выражение глубоких чувств его души. Любовь к родине — это та непостижимая для ума сила, которая была пищей для его творчества. Уехав в Москву, он пишет школьному другу Грише Панфилову 14 сентября 1913 года: «Здесь много садов и скверов, но что они по сравнению с красотой наших полей и лесов».

Прибыв в марте 1915 года в Петроград, он уже через три месяца стремится в родное село, чтобы увидеть родные лица, дом с голубыми ставнями. В письме к издателю Мурашеву он пишет: «У Вас в Питере хорошо, а здесь в миллион раз лучше». Объездив почти полмира, он не нашел уголка красивее его села, его Рязанщины. Даже богатая экзотическая природа Кавказа оставляла его равнодушным, несмотря на то что двор его приятеля Льва Повицкого, у которого он иногда отдыхал, утопал в зелени, а рядом плескалось теплое море, к которому вела аллея из пальм, а он тосковал по родным местам:

Любовь к родному краю была не только в строках его стихов. Она была в его сердце и в его мыслях постоянно и горела незатухающим пламенем. Своим приятелям пишет восторженные письма, что он удит рыбу в Оке, спит на сеновале, укрывшись овчинной шубой.

«Катилось колесо» истории России, истории то героической, то трагической, а любовь Есенина к Родине оставалась неизменной. Он прославлял свою Родину даже такой, какой она стала в первые годы после революции, — нищей, разоренной и голодной. Но он верил в ее возрождение:

Во время своего путешествия за границу, обозревая чужие страны, он невольно сравнивал их со своей Родиной, обнищавшей, но выжившей в глобальных катаклизмах. И чем больше был ее контраст с благополучной заграницей, тем роднее и ближе она становилась для него, и он не мог променять ее ни на какие блага в чужой стране:

Но кроме восторженных слов о родине у него прорывалось и разочарование:

Но страна не стала для него, разочарованного в послереволюционном устройстве общества, менее родной и близкой, и он не переставал верить в ее будущее:

Вернувшись из заграничной поездки в Россию в августе 1923 года, он, по воспоминаниям Миклашевской, «трогал руками дома, деревья, говорил, что здесь и небо, и луна другие и он "как жену чужую, обнимал березку"». Его село после пожара выглядело бедным, сиротливым, жалким, но и в таком виде оно оставалось дорогим его сердцу, даже полуразрушенный плетень вызывал неподдельную радость в душе: