Корабли идут на бастионы - Марианна Яхонтова

Ласковый, льющийся прямо в душу голос Актона один ответил адмиралу:

– Дорогой лорд, вопрос этот решен. Надо только приступить к его исполнению.

Министр иностранных дел Актон очень хорошо знал, что никакие вопросы нельзя считать окончательно решенными, если король принимал в них участие. Светлые глаза Фердинанда начинали подозрительно моргать, что означало явное усиление душевного неустройства. Актон и поспешил направить общее внимание к самому важному – к плану военных действий.

В начале своей карьеры Актон был фаворитом Каролины, потом стал ее добрым советником и другом. Она звала его «папа Актон». И министр делил свою преданность неаполитанской королеве с еще более пылкой преданностью британскому кабинету.

Мягко и незаметно он дал нужное направление совещанию, и сразу стало все ясно. План военных действий обсуждался, так сказать, начерно, поскольку главнокомандующий генерал Макк еще не прибыл. Решающее слово, конечно, принадлежало ему. Но нетерпение Нельсона и королевы было так велико, что они не могли ни думать, ни говорить ни о чем, кроме давно уже решенного похода.

Предполагалось, что неаполитанская армия двинется пятью колоннами по параллельным дорогам на Рим и папские владения, смежные с Абруццо. Четыре тысячи пехоты будут посажены на английские корабли, конница – на португальские. Нельсон приведет их в Ливорно, где они и высадятся под начальством генерала Казелли. С генералом Макком отправится и король.

– Бог благословит наши усилия! – прошептала королева.

Наступила полная тишина, во время которой Каролина и леди Эмма молились, а остальные молчали, наклонив головы.

И вдруг это прозрачное, благочестивое мгновение прервал здоровый, грубый голос короля:

– А, ей-богу, было бы лучше подождать, пока в Италию придет русская армия. Право, было бы вернее, а?

Королева вздрогнула, как от удара.

– Вы, – начала она, и подбородок ее задрожал, – вы понимаете, что говорите?

– А почему бы и нет? – ответил король с дерзостью отчаяния. Он не только никогда не чувствовал себя полководцем, но и не видел ничего привлекательного в том, что будет сопровождать славнейшего из них.

Нельсон, бледный от гнева, так стиснул плечо Гамильтона, что сэр Уильям слегка поморщился. Глаза леди Эммы вспыхнули ярким огнем, который напоминал о том, что она всюду вносила страстность своей натуры.

– Если так, я завтра ухожу со своей эскадрой, – тихим от бешенства голосом произнес Нельсон.

Актон почтительно и нежно поцеловал руку Фердинанда.

– Мой добрый, любимый государь, я понимаю вашу осторожность. Но ведь ваша армия – лучшая в Европе, следовательно, она лучше и русской армии. С такими солдатами можно идти вперед, не опасаясь за свою судьбу.

Лорд Гамильтон заметил равнодушно:

– Британский кабинет готовится отпустить кредиты только в том случае, если будет иметь уверенность в решимости вашего величества.

Король беспомощно оглянулся на маркиза де Галло. Де Галло был сторонником русской ориентации и яростным противником слишком смелых замыслов «морского Дон Кихота», как называл он Нельсона. Но он не мог сопротивляться один «британскому напору» адмирала и восторженной истерике королевы.

Король ясно видел, что не способен предотвратить событий. Адмиралов и генералов он мог уговаривать или спорить с ними, но фунт стерлингов был совершенно неумолим.

– Я возлагаю свою надежду на Бога, – сказал король уныло и покорно. – И не отступлю от того, что мы начали.

Почти вся гостиная посольского дома была занята ящиками, на диванах и стульях валялись солома и обрывки веревок. Черные вазы, опоясанные красным орнаментом, стояли на лакированных столах из палисандрового дерева. Они были похожи на негритянок, стянутых в талиях огненными шалями. Лорд Гамильтон осторожно и с любовью проводил толстой рукой по их краям. Ввиду тревожного положения в Неаполитанском королевстве он отправлял свои коллекции в Англию.

Нельсон сидел против окна, и лицо его казалось серым, утомленным, почти неживым. Узкий подбородок его еще больше заострился, и всегда спутанные волосы свесились до самых глаз.

– Острова уже были бы нашими! – угрюмо сказал Нельсон. – Сэр Уильям, вы понимаете это?

– Да, мой друг. Но ничем не могу помочь.

– Если бы адмирал Ушаков опоздал немного! Ведь Трубридж был готов отплыть в Корфу. Русские опередили нас!

– Что делать… Будь я Богом, то действовал бы, конечно, в интересах Великобритании, но я человек, и могу только скорбеть, – сокрушенно ответил лорд Гамильтон.

Однако его печаль никак не относилась к Ионическим островам. Его беспокоили коллекции, а Нельсон мешал ему следить за упаковкой ваз и большой статуэтки Пана, играющего на флейте.

– Надо было послать Трубриджа тотчас после Абукира, – продолжал растравлять себя адмирал, вытирая платком бледные губы. Последнее время пылкая душа его горела, как на огне. Теперь наступил период тоски и упадка: такие переходы часто терзали Нельсона.

– Бесплодно сожалеть о том, что сделано, – пробормотал Гамильтон, взглянув на жену. Его взгляд приказывал: «Успокойте же нашего друга, моя дорогая».

Леди Гамильтон поняла этот взгляд. Она приблизилась к адмиралу, шурша складками легкого платья, и Нельсон увидел у самых своих глаз мягкий блеск ее зрачков.

– Пока вы живы, ничто не может погибнуть! – прошептала она. – Вы сами уверяли, что адмирал Ушаков не сможет взять Корфу. К тому же у нас остается Мальта.

Эмма Гамильтон была не только подругой и поверенной неаполитанской королевы, но и любовницей Нельсона. Вот почему она считала себя причастной к мировой истории и всегда говорила: «Наша Мальта, наше королевство, наша политика». Последняя представлялась ей, как и неаполитанской королеве, бесконечной цепью сплетен и интриг.

– Дорогая леди! – сказал адмирал. – Я не знаю другой женщины, которая равнялась бы вам хоть в чем-нибудь. Но вы не правы. Русский император недаром объявил себя гроссмейстером Мальтийского ордена. И вы увидите, что адмирал Ушаков пошлет к Мальте свои суда и свои прокламации!

Гамильтон проговорил, скрывая нетерпение:

– Вам надо поговорить с Келимом-эфенди. Великий визирь прислал его не только для того, чтобы он вручил вам письма.

Келим-эфенди недавно прибыл из Константинополя в Неаполь. Это был задумчивый турок, какие часто встречались среди завсегдатаев кофеен. Он говорил тихо и мягко; о чем бы ни шла речь, глаза его сохраняли мечтательное выражение. Чалма свидетельствовала о том, что он не раз побывал в Мекке, а сухое темное лицо его походило на аскетический лик дервиша.

Едва Гамильтон подал свой совет, как Нельсон тотчас же послал за Келимом-эфенди. Адмирал не умел переживать один ни радостей, ни огорчений. Свою любовь к леди Гамильтон он поверял главнокомандующему английским флотом графу Сент-Винценту, первому лорду адмиралтейства, губернатору Монто и даже собственной жене. О своей тревоге за Ионические острова он говорил всем, кто попадался ему под руку.