Последний день лета - Андрей Михайлович Подшибякин

бронежилет 6Б5 Азаркин влез, но от шлема наотрез отказался.

— Не, Кошак, каски сами носите. Я пас.

— Положено, — неприязненно сказал СОБРовский майор. Он-то, как и четверо его бойцов, был одет во всё полагающееся снаряжение (из-за громоздкости которого сотрудников спецподразделения называли «космонавтами»).

— Вам положено, мне хуй положено, — хмыкнул Азаркин, поймал на себе тяжелые взгляды и поспешил объяснить позицию. — Я ж чисто на наблюдении, после вас зайду. Там, Дим, надо, чтобы чисто было. Страшные люди. Сопротивление при аресте практически неизбежно! Даже гарантировано!

— Да я понял, — не по форме ответил Котиков вместо положенного «есть». — Не по твоим, товарищ майор, сомнительным раскладам. А потому, что мне эту мразь бандитскую валить — в удовольствие. Такую страну проебали, суки, на части раздербанили. Отдали вот этим гнидам на растерзание. У них и судьи все куплены, и на тюрьме всё в шоколаде будет…

Азаркин отключился от этого монолога, зажег новую сигарету от бычка только что докуренной и потер покрасневшие глаза свободной рукой. СОБРовцы, явно неоднократно слышавшие выступление начальника про проебанную страну и внесудебное насилие, в нужных местах кивали. Болванчики, блять, — с неожиданной для самого себя злобой подумал майор. Ладно, главное, чтобы отработали по красоте. Нормально всё в итоге сложилось. Все собрались в одном месте, где их сейчас и оставит СОБР. И Леха Шаман, некстати нашедший выписанные им, Азаркиным, ориентировки на оперативную разработку Фармацевта. И сам Фармацевт, который сто процентов не успокоится, пока не докопается, кто, что и зачем выписывал. И фармацевтовские приближенные, без которых бандит в Чалтырь точно не поедет. Всем хана. Всем. А тем, кто придет Фармацевту на замену (что кто-то обязательно придет, Азаркин не сомневался — он был опытным хищником), он уже сразу объяснит, как надо работать и что куда заносить, чтобы твои внутренности потом не собирали патологоанатомы по какому-нибудь подвалу. Или, например, промзоне. Всё будет хорошо. И совсем скоро.

Он вдруг зашелся плохим, мокрым кашлем. Задыхался, складывался пополам. В глазах мелькали желтые проблески.

— Табельное с собой? — невозмутимо спросил Кошак, дождавшись, пока Азаркин отдышится.

— А? — непонимающе посмотрел тот слезящимися глазами.

— Ствол? ПМ? Проверил, смазал? Под рукой держи. Мало ли.

— А, да, — отмахнулся тот, давясь поднявшейся из горла желчью.

Что-что, а про табельное оружие Азаркин никогда не забывал — работа была сложной и нервной, и возможность по необходимости быстро достать ствол играла в ней очень важную роль.

— Не учи ебаться, — Азаркин всё никак не мог продохнуть. — Че там, долго еще?

Окон у фургона УАЗ-452, больше известного как «буханка», не было: СОБР внимания к себе привлекать не любил. Облезлые серые бока, вылупленные в вечном изумлении круглые фары, паутина трещин внизу лобового стекла — по дорогам Ростова и области сновали сотни, если не тысячи этих неприметных машинок.

— Семь минут, — отозвался водитель. Это были, конечно, ростовские «семь минут»: выражение могло означать и «несколько секунд», и «когда доедем, блять, тогда и доедем».

— Почти на месте, — уточнил Котиков. — Выдвигаемся по сигналу, огонь на поражение.

— Есть! — хором гаркнули четверо СОБРовцев, чьих лиц за плексигласовыми забралами шлемов различить было невозможно.

Азаркин и не пытался — детей с ними не крестить.

— Кошак, я все-таки с тобой первым пойду. Там надо, ну, сразу понять, что ровно всё. Особо опасные преступники, хуе-мое. Давай каску.

Не скрывавший торжества («а я сразу говорил!») Котиков хмыкнул, достал из-под сиденья черный шлем СШ-68 и протянул его Азаркину.

— Товарищ майор, а нам «Сферы» когда дадут? Это говно — тяжелое и неудобное, — донеслось из-под чьего-то плексигласа.

Имелся в виду суперсовременный шлем «Сфера», которым оснащался московский ОМОН — предмет зависти всех региональных силовых подразделений.

— Как наворуются там в столице нашей родины городе-герое Москве, так и дадут, блять, — скривился Кошак. — Терпи, казак, атаманом будешь.

— Две минуты готовность, — вклинился водитель.

Азаркин надел шлем (действительно тяжелый и неудобный) и вынул из плечевой кобуры ПМ.

Амелу, курящему на крыльце, и селюку, приставленному к дверям, осталось жить полторы минуты.

104

— Я усну, но когда-нибудь снова проснусь — может быть, через сотни или тысячи лет. А ваши жизни — искорки в бесконечной черноте, которыми вы боитесь даже разжечь костер. Вам проще погаснуть, чем…

— Ой, завали уже, понял, — Крюгер осознал, что терять ему больше нечего, и окончательно осмелел. — Заебал! Давай там, не знаю, засыпай или уебывай. Короче, спокойной ночи, малыши!

Оболочка Гоги, не переставая улыбаться, сложила выкидуху и зашвырнула ее куда-то в стылую нахаловскую тьму.

— Я не встречал никого, похожего на вас, за многие тысячелетия, — ответил спавший под курганами. — От вас исходит свет. Даже то, что вы переживаете за меня, чей вдох равен трем вашим жизням, невероятно. Но мне пора уходить. Куда я теперь? Я перестану быть.

Аркаша, думавший, что слёз в нем больше не осталось, вдруг всхлипнул.

По заплывшей щеке Крюгера прокатилась слеза, которую он с ненавистью вытер кулаком — и ойкнул от неожиданной боли. Он не знал, чтó сделал с дядей Геной, пребывая в розовой вате, но чувствовал, что ничего хорошего — от этого даже расплывающийся на половину лица синяк казался правильным и каким-то героическим.

— Прощайте, — сказал демон.

Улыбка, растягивавшая лицо Гоги Штаны, едва заметно померкла.

— Я, наверное, подкреплюсь на дорожку.

Не вставая с земли, Штаны поднял голову к желто-черному небу и захохотал — сначала как бы лениво, а потом истерически, взахлеб. Его глаза заволокли черные катаракты.

Пух отскочил назад, поскользнулся в луже и в очередной раз за последние несколько часов плюхнулся в жидкую грязь.

Крюгер остался стоять на месте, до боли стиснув кулаки. Его трясло.

— У меня есть еще одно дело, — смех Гоги оборвался, а в глазах снова замерцал чужой злобный разум. — А на вашем месте я бы отправился туда, где всё началось.

Штаны снова забился в истерическом хохоте.

Через минуту, показавшуюся пацанам вечностью, бездыханный директор по производству повалился на спину. Нахаловская грязь издала довольный чавкающий звук.

— Танаис! — хором заорали Пух с Крюгером.

105

Заходившийся криком Саша вдруг осекся и широко улыбнулся. Слёзы на его щеках моментально высохли.

Сися, которому было не по себе от кровищи и особенно от профессиональных движений Хасима, обернулся на вдруг образовавшуюся тишину, выпучил глаза и