Навеки моя - Шарлин Рэддон

– Вчера в ванной ты пытался побриться ножом для масла, – сказала она. – Бартоломью, ты же не идиот! Что с тобой происходит, если ты не можешь отличить кофе от сливок?

– Он тоскует, – сказал Джейкоб. Роберт толкнул брата, и они засмеялись. С края стола Кельвин сердито посмотрел на сыновей.

– Похоже, вы, ребята, уже позавтракали. А теперь марш чинить загородку, которую разломал бык!

– Папа, этот старый бык порвет нас на куски, как он это сделал с дедушкой, если мы подойдем к нему ближе, чем на сто ярдов. 1ы же знаешь, что он ненавидит нас.

Только потому, что вы дразните его до полусмерти каждый раз, когда видите в загоне. Может, к следующему году, когда мы получим нового быка, вы научитесь вести себя с животными. А теперь марш!

После того как мальчики ушли, Кельвин повернулся к Бартоломью и внимательно на него посмотрел.

Из всех сыновей Марты Нун Кельвин больше всех был похож на их отца. Несмотря на это, Бартоломью всегда удивлялся, почему тот так сильно любит Кельвина. Их отец был человеком жестким. Он считал, что только дисциплина помогает человеку идти по прямому узкому жизненному пути. А путь к дисциплине его мальчиков лежал через широкий бритвенный ремень, который он часто и интенсивно применял. Поскольку Бартоломью был самым младшим из детей, Марта пыталась защитить его, но чем больше она ласкала его и защищала, тем чаще Джейкоб применял ремень. Поэтому Бартоломью познакомился с ним намного ближе, чем все остальные его братья.

Хотя Кельвин и был внешне похожим на отца, характер у него абсолютно другой. Кельвин был добрым и спокойным. Из уважения Бартоломью сейчас остался невозмутимым под пристальным, пронизывающим взглядом брата.

– Ну и дурак же ты, братец! – наконец сказал Кельвин. – Почему ты до сих пор не вернулся на маяк и не забрал ее? Она любит тебя, ты же знаешь об этом. Я знаю об этом, все знают об этом, кроме того болвана, за которым она замужем.

– Она его жена, и у меня нет права вмешиваться.

– У тебя нет права решать, что она должна и чего она не должна делать. А это как раз то, что ты делаешь. Наш отец основательно вбил в тебя свой кодекс чести. А теперь ты заставляешь всех вокруг тебя следовать тем же правилам, которые загнали тебя в холодный брак без любви на целых семь лет. То же самое ты хочешь и для Эри?

Бартоломью запустил обе руки в свои черные кудри. Его голос звучал вымученно:

– Черт возьми, Кельвин, я не знаю сам, чего я сейчас хочу! Я не знаю, что правильно, а что нет. Я только знаю, что мне не хватило смелости сказать Причарду, что я забираю у него любимую женщину.

Кельвин с отвращением закачал головой;

– Этот парень не знает разницы между любовью и тем, что удовлетворяет его похоть. Вот уже не думал, что увижу день, когда ты откажешься бороться за то, что хочешь получить.

– Ты видел этот день много лет назад, Кельвин, – ответил Бартоломью, отвернувшись. – Через два дня после свадьбы с Хестер она выставила меня из своей спальни, а я позволил ей это сделать.

Для Эри дни никогда не тянулись так долго, несмотря на то, что с отъездом Бартоломью работы ей только добавилось. Да, работы ей хватало от рассвета и до заката. Казалось, ей не будет хватать времени, чтобы думать о нем. Но только о нем и были все ее мысли. Она кормила фазанов и думала, где же он сейчас. Она опускала руку в горячую пенистую воду и вспоминала, как дрожало ее тело от его прикосновений. Она консервировала сладкий английский горошек и думала о том, какими сладкими были его поцелуи. Она полола сорняки на грядках с бобами, морковью и луком и проклинала его за то, что он не ответил на ее письмо.

Когда в этой круговерти работы она находила время выбраться с маяка, то она бежала в лес или на пляж, сопровождаемая только Аполлоном. В ее дневнике все чаще стали появляться рисунки птичьих перьев и примятых цветов. На подоконнике в кувшинчике воды хранились агаты и красно-зеленая яшма, в них играло солнце, бросая разноцветные радуги на комнату. На другом подоконнике были выложены в ряд кусочки японского стекла.

– Святой Гектор, Эри, – жаловался Причард, – почему ты не выкинешь на помойку весь этот мусор? От него песок по всей комнате.

– Пока у тебя ни в еде, ни в постели, ни в брюках еще нет песка. Так что тебе не на что жаловаться.

– Если так и дальше пойдет, так ты весь дом завалишь этим. Пройти будет невозможно, – пробурчал он, обидевшись на ее слова. – Ну хоть ракушки выброси. Не могу и представить даже, зачем ты их вообще собираешь!

Она посмотрела на ракушки, напоминавшие ей крошечные китайские шляпки, на трещинки и выступы, покрывающие их. Кроме ракушек на столе лежали древние окаменелости, голыши и кусочки дерева, которые море сделало гладкими и ровными. Еще какие-то безделушки были расставлены на полке. Эри обвела их взглядом и ничего не ответила. Он никогда не сможет понять ту красоту, которую она видит во всех этих обычных, на первый взгляд, вещах.

Но все красота мира не могла заполнить пустоту в ее сердце, которая поселилась там после того, как Бартоломью ушел. Теперь она ждала только одного – когда прибудет его смена. Поскольку сейчас у Причарда и Сима дел было полно, она не могла их бросить. А когда прибудет замена Бартоломью и им не нужно будет дополнительно дежурить, то они сами смогут готовить себе еду и стирать свои вещи. Тогда она соберет свои вещи, вытерпит ужас поездки на лодке в Тилламук и отправится искать Бартоломью. Тогда, что бы он ни говорил, она не позволит ему снова покинуть ее.

Из своего любимого угла салуна «Соленый глаз» Бартоломью смотрел, как на берег сходили пассажиры только что пришвартовавшегося маленького кораблика из Астории. Он кивнул Питу Мадоксу, Эду Фишбокеру и жене Эда, которые издали поприветствовали его. В другой раз он бы пригласил их пропустить по рюмке, но сейчас они наверняка станут интересоваться причинами его ухода с маяка. А отвечать на их расспросы у него не было ни малейшего желания.

Макс Хеннифи подошел к Бартоломью.

– Видишь кого-нибудь, кто выглядел бы как твоя потенциальная смена?

– Пока нет.

Бартоломью прислонился к стене и допил последний глоток пива из бокала. Это был уже третий бокал с утра. Но и он так и не помог Бартоломью избавиться от ощущения ада, с которым он утром проснулся. Не говоря больше ни слова, Макс взял пустой бокал и пошел к стойке.

Бартоломью знал, откуда у него взялось это предчувствие беды. Прошла уже неделя с того дня, когда он дал телеграмму в Управление с просьбой о замене. Новый человек должен прибыть со дня на день. А это значило, что у него уже больше не будет оправдания для того, чтобы слоняться вокруг Тилламука, ничего не делать, пить кофе – или пиво, как сегодня – и глазеть на прибывающих горожан и незнакомцев.

Никогда бы он не смог признаться в том, чего он действительно ждал и о чем он молил Бога – увидеть, как старик Биггз гребет к доку, а в лодке сидит Эри с чемоданом в руках. Здравый смысл говорил его, что ничего глупее нельзя и придумать, но любовь никогда не бывает разумной. Бартоломью уже тоже сомневался, нужен ли ему здравый смысл. Правда, которую он пытался утопить в алкоголе здесь, в салуне Хеннифи, заключалась в том, что он проиграл. Она не приедет. Для него это была смерть. Смерть всех его надежд и мечтаний.